Душ по-мужски и по-женски

Взято у Taviskaron

1. Сидя на краю кровати, снять одежду и бросить её в кучу.

2. Пройти голым в ванную комнату. Если жена попадётся по дороге, то потрясти @ в её направлении, издавая при этом < у-у-ух>!

3. Посмотреть в зеркало на свою мужественную внешность. Восхититься размером своего @ и почесать задницу.

4. Забраться в душ.

5. Вымыть лицо.

6. Вымыть подмышки.

7. Высморкаться в руку и смыть водой.

8. Издать пердящие звуки (настоящие или искусственные) и посмеяться над тем, как громко они звучат в душе.

9. Провести основное время, промывая интимные места и вокруг них.

10. Вымыть задницу, оставив волосы с задницы на куске мыла.

11. Вымыть волосы шампунем.

12. Попробовать на вкус гель для тела с добавлением сухого имбиря и пористого шоколада с апельсиновым привкусом.

13. Сделать причёску "Ирокез" с использованием шампуня.

14. Пописать.

15. Ополоснуться и выбраться из душа, не используя полотенце на полу.

16. Частично вытереться. Не обратить внимание на лужу, которая

натекла с занавесок ванны, поскольку обе занавески висели снаружи ванны.

17.Ещё раз полюбоваться размером своего @ в зеркальном отражении.

18. Оставить занавески открытыми, воду на полу не вытертой и свет и вентиляцию включёнными.

19. Вернуться в спальню с полотенцем вокруг бёдер.

Если жена попадётся по дороге, то снять полотенце и опять потрясти @ в её направлении, издавая при этом < у-у-ух>!

20. Бросить мокрое полотенце на кровать.

Знакомо все кроме 13 пункта, с этим сложности



Как душ принимают женщины

Как принимать душ, будучи женщиной:

1. Снять одежду и положить ее в соответствующие корзины для грязного белья (белое с белым, цветное с цветным)

2. Идти в ванную в пеньюаре. Встретившись с мужем или другом, нервно прикрыть каждую оголенную часть тела и перейти на бег.

3. Посмотреться в зеркало и выпятить живот, чтобы появилась возможность поплакаться и похныкать по поводу его появления.

4. Встать под душ. Искать губку для лица, губку для рук, губку для ног, большую губку и пемзу.

5. Первый раз промыть волосы шампунем "Четыре в одном" лабораторий Гарнье с восмьюдесятью тремя витаминами.

6. Повторно промыть волосы шампунем "Четыре в одном" лабораторий Гарнье с восмьюдесятью тремя витаминами.

7. Использовать бальзам-ополаскиватель лабораторий Гарнье. В течение 15 минут не смывать его с волос.

8. Очистить лицо при помощи маски, сделанной из яиц, смешанных с протертыми абрикосами. Очищать на протяжении 10 минут, или до появления легкого раздражения.

9. Смыть ополаскиватель (данная операция должна занимать по меньшей мере 15 минут для полной уверенности в промытости волос)

10. Побрить подмышки и ноги. Посомневаться, не стоит ли подбрить "под купальник", но, в конечном итоге, довольствоваться эпилирующим воском.

11. Кричать все что пожелаете, со всей мочи, когда ваш муж или друг включает воду в каком-нибудь другом месте.

12. Выключить душ.

13. Протереть все влажные детали душа. Побрызгать антибактериальным спреем поддон душа.

14. Выйти из душа. Вытереться банным полотенцем величиной с две Франции. Волосы обмотать вторым полотенцем.

15. Обследовать каждую частичку вашего тела на предмет наличия прыщика. В случае необходимости атаковать его при помощи ногтей или щипчиков-эпилятора.

16. Вернуться в комнату, завернутой в пеньюар, со своим полотенцем на голове.

17. Встретившись с мужем или другом, нервно прикрыть каждую оголенную часть тела и перейти на бег в сторону ванной, где провести полтора часа за одеванием.

Может я не женщина, уж больно много не совпадений

И реклама на страничке не подкачала

---

Подслушанное - 2

Это у всех нормальных людей сегодня выходной, а у меня заочка в двух институтах.

В Ростове начался период дождей, льет по два раза на день с тропической силой. Как раз между институтами я попала на первый ливневый сеанс. Забежала под крышу остановки, стою стряхиваю с себя воду и осматриваю окружающих. А публика, надо сказать, собралась разноплановая: бабульки с ведрами и желанием поскорее добраться «до дачи», их мужья, желающие по скорее упасть на топчанчик в дачной избушке на курьих ножках, студенты-заочники, решающие глобальный вопрос: "Дождь – это существенное препятствия на пути к знаниям? А ливень?". Из всей толпы выделялся один мужчина, который явно никуда не спешил и которого ливень никак не интересовал. Интересовали его другие процессы и объекты. Выбрав девушку посимпатичней и помоложе, он рванул в бой:

- Почему женщину надо уговаривать на то, чего она сама хочет?

- !?

- Вот, Вам же приятно стоять со мной рядом?

- А у меня есть выбор, народу много, поэтому стою рядом с Вами, могу отойти.

- Зачем же. Мы еще поговорим.

- Да не хочу я разговаривать!

- Так я об этом же! Что разговаривать, если есть возможность провести это же время с пользой!

- !?

- У меня квартира рядом, не бойтесь, больно не будет…

- Да мне уже давно не больно! У меня и сын есть почти большой. Я боюсь, что могу и не заметить сам процесс…

- А у меня двое деток и внуки уж есть – сказала бабушка с большой лопатой – Со мной-то небось слабо!

Дождик сделал небольшой перерыв, народ начал рассасываться, а парень по-прежнему задумчиво стоял на месте…

---

Задачки

Для любителей математики. http://funnyhistory.otvali.ru/9654

С подаче Solnysh_OFF_a

Продолжаем математически развлекаться

№1. Сколько надо проделать операций для того, чтобы засунуть слона в холодильник?

№2. Сколько операций надо проделать для того, чтобы положить в холодильник жирафа?

№3. Слон и жираф находятся на суше на расстоянии 1 км от берега реки. Кто из них быстрее добежит до воды?

№4. Сколько слонов умещается в кузове пятитонного грузовика?

№5. Сколько поместится жирафов в кузове пятитонного грузовика?

Ответы на вопросы принимаются в комментах, вопросы задаются последовательно

---

Мемуары. Глава 20. ВЗРОСЛЫЕ ДЕТИ

Сережа и Леля - школа, ВУЗ, отъезд.
Роза Абрамовна. Андреевна.
Передвижения Сережи.
Леля и ее семья.

Все эти годы - с 1945 и до 1982-го, когда ушел Жак и сломалась моя жизнь, - шли довольно ровно, без резких перемен. И, несмотря на удушающую обстановку, на материальные трудности, на некоторые колебания, это были годы дружной и плодотворной жизни.
Жили мы сначала у себя на Энгельса 109, но понемногу эту квартиру благоустраивали, так что к 1960-му году у нас был и маленький туалет, и душ, и газовая плита. Но в 1960-м году Жак получил квартиру на Пушкинской улице.
В строительстве этого дома он как уполномоченный Литфонда (должность хлопотливая, которая тогда не оплачивалась и ему никаких привилегий не давала) вложил много сил. Но до последнего момента мы не были убеждены, что эту квартиру получим, так как желающих оказалось очень много, даже среди тех, кто имел хорошие квартиры. Но все же в июне 1960-го года мы переселились в прекрасную новую квартиру - трехкомнатную, с кладовкой, большой кухней, встроенными шкафами. Давались эти квартиры писателям без учета семейного положения. Но у нас она оказалась довольно густо заселенной, и потом нам пришлось жить на 4-м этаже без лифта. Третий и второй этажи получили по праву писатели старше Жака (Оленич-Гнененко, Шолохов-Синявский и Петров-Бирюк) или обладавшие пробивной силой (Гарнакерьян, с которым не хотелось связываться). Я потом жалела, что мы не пошли на первый этаж - были напуганы многими годами такой жизни.
Я не могу сказать, что эта квартира была счастливой для меня. Были, конечно, и большие радости: там родились и Лена, и Вася, и Алеша, и Антоша.
Но во многом это был для меня холодный дом.
Жизнь нашей семьи развивалась так: Сережа закончил школу в 1948-м году, как и было ему предсказано его учительницей, с золотой медалью. Шел он к ней уверенно и твердо. И было уже ясно, что его влечет к себе математика. Большую роль в этом сыграл, наверно, его учитель - Оскар Абрамович.
За эти годы Сережа подружился со своим соучеником Владиком Ивановым. Кроме того, у него была дружная компания: Ира Левина и жившая у них ее двоюродная сестра Лида Ковалева, Дима Резников, Игорь Асмаев, Ася Сегаль и др. Зимой Сережа очень часто бывал у Левиных, летом они собирались в садике у Димы (у них был свой дом в центре города).
А зимой 1950-51-го года к нам вернулась Леля. После смерти отца (он умер от туберкулеза в феврале 1948-го года; перед этим несколько лет тяжело болел, часто попадал в больницы и все время старался хоть что-то заработать переводами, так как Женя, его жена, тоже болела и они очень трудно жили) Леля кончила школу и поступила в пединститут в Москве. Она не попала на дневное отделение из-за пропущенных по рассеянности запятых и училась на заочном. Мы все время настойчиво предлагали ей переехать к нам - у нас тоже были нелегкие времена, но мы все же были здоровы и работоспособны. Но мать ни за что не хотела ее отпустить и, когда Леля приезжала к нам погостить, взяла с нее слово, что она вернется. Леля училась и работала в какой-то лаборатории, но, когда ее сократили, она все же приехала к нам. Ее сначала устроили на заочное отделение в РГУ, но потом решили, что все же лучше учиться нормально и что пединститут ее вполне устраивает. Ее удалось “определить” туда, правда, с потерей года - на 2-й курс. И там она скоро нашла себе настоящих друзей, с которыми, особенно с Аллой Ханутиной, крепко связана всю жизнь. И сейчас Алла, не имеющая своей семьи, очень заботливо опекает Андрея, сына Лели, и очень помогает жить мне.
В 1953-м году Сережа и Леля получили дипломы и уехали по распределению:
Сережа - на ЧТЗ, в Челябинск, а Леля - в Целинский район. В тот же район, неподалеку от нее, был направлен и ее будущий муж.
Сережа перед этим уже женился на Ире Левиной, а у Лели уже было подготовлено решение об их союзе с Колей Горбаневым, который и был зарегистрирован 7-го января 1954-го года.
Вскоре, после того как ребята разъехались, к нам перешла жить мать Жака, Роза Абрамовна. Она уже часто болела, плохо двигалась, а у Рахи ей приходилось оставаться одной целыми днями. Мы же жили в центре, Жак часто бывал дома, и у нас был телефон. Но она все же скучала по Рахе и Воле, а люди, которые бывали у нас, ее мало занимали. Ей нужно было личное общение и разговоры на близкие ей темы. Особенно охотно она говорила о своих детях. Но она много читала, и я старалась подбирать ей книги по ее вкусу. Помню, что, читая “Бурю” Лациса, она вдруг оторвалась от книги и с торжеством воскликнула: “Уже Латвия стала советской!” Но летом 1956-го года у нее начались изменения в сознании, она равнодушно простилась с Волей, своим любимым внуком, когда он после окончания университета уезжал на Сахалин, перестала нас узнавать, называла Жака папой. И после двух-трех мучительных - и для нее, и для нас - месяцев умерла в начале ноября 1956-го года. Она прожила долгую- 86 лет - жизнь, с детства и до глубокой старости заполненную трудом. Она вырастила 10 детей (еще один умер в детстве по нелепой случайности - его уронила няня), получила орден “Материнской славы”. Все дети были порядочными, хорошими, деятельными людьми, а несколько - талантливыми: Эфраим - художник, Меер - научный работник, Давид - крупный механизатор учета, Вениамин - поэт, Дора - библиотечный работник с ученой степенью. А все дочери были прекрасными работниками, и все они относились к ней с нежностью и большим уважением.
Но Роза Абрамовна успевала и много помогать мужу в деле - у них был большой магазин, и смягчать его вспыльчивый характер.
А я - невестка - очень ценила ее тактичность: я понимала, что я как хозяйка не соответствую ее требованиям, но она никогда не дала мне это почувствовать и ни слова не сказала Жаку. Я вспоминаю ее с очень теплым чувством. И, конечно, не только я, а все ее дети и 8 внуков. Жак посвятил ей несколько стихотворений.
Она любила, естественно, всех своих детей и внуков, но особенно близки ей были Раха и Воля, с которыми она жила долгие годы. Она дожила даже до правнучки (Катя родилась в 1954-м году), что тогда было редко. Остальные 9 правнуков родились уже после нее. Она прожила жизнь долгую и достойную.
В последние годы ее жизни нам в уходе за ней помогала женщина, о которой я хочу рассказать. Официально она была у нас домработницей, но многие годы была связана с нашей семьей нескольких поколений и стала своим человеком.
Она была интересной личностью. Совсем молодой малограмотная Акилина Андреевна (по паспорту она была, кажется, Онуфриевной, но в городе выбрала лучший вариант) приехала из своей деревни в Ростов на заработки и, не знаю как, попала к моей ростовской бабушке - матери моего отца. Бабушка в это время, примерно в 1909-м году, жила уже одна и не в доме, где прежде жила вся семья, а в небольшой квартире, во флигеле, во дворе. Но перед появлением Кили в нашей семье произошло большое несчастье: покончила с собой (бросилась в реку Одер) младшая сестра папы - Полина. Она была замужем за Николаем Ляшко, впоследствии довольно известным писателем. Они оба были арестованы за участие в революционном движении, причем она попала в тюрьму с маленькой дочерью. Ляшко был отправлен в Сибирь, а Полина выслана за границу. Не знаю, чем был обусловлен мягкий приговор - наличием ребенка или хлопотами отца. Она в сопровождении бабушки уехала в Бреславль (тогда это была Германия, сейчас - польский город Вроцлав), где вскоре и погибла. Бабушка вернулась домой с маленькой Олечкой. И тут их начала опекать Киля (позже ее называли Андреевной). Она быстро адаптировалась в городе, усвоила здешние порядки, научилась хорошо готовить и в какой-то мере играла роль бонны при Оле, существе довольно капризном и своенравном. Она была очень способным человеком с острым умом, чувством юмора и природным тактом. Не умея хорошо читать, она могла увлечь ребенка (я наблюдала это, когда росла наша Лена) выразительным рассказом по любой газетной картинке: “Смотри, смотри, дядя куда-то бежит! Да постой же, расскажи, куда спешит...”- и Уинстон Черчилль с успехом заменял ей детских героев!
Я всегда любовалась ее умением держать себя за праздничным столом (это уже у нас на Пушкинской). В такие торжественные дни она целый день хлопотала на кухне, а вечером мылась, надевала привезенное с собой нарядное платье, сидела за столом, не особенно вмешиваясь в общую беседу (хотя вставляла замечания, если тема была ей знакома). При этом она вела себя скромно, тактично, но с достоинством. И тут же, между делом, помогала подать и убрать. Очень жалела, что не получила образования: “Ну хоть не министром, а уж уборщицей у Хрущева я бы тогда была!”
Интересны были ее суждения о литературе, о кино. Когда ее квартиранты (она, как я еще расскажу, жила потом в своем домике, а к нам приходила помогать) читали ей вслух “Тихий Дон” и объяснили, что герой романа -Григорий Мелихов, она с удивлением говорила мне : “Ну какой же он герой? Телепается между красными и белыми, как я между церковью и кино...”
Андреевна прожила у бабушки несколько лет, а когда та в 1915-м году умерла, перешла к нам вместе с Олей. Но Олю потом, через несколько лет, забрала старшая сестра папы Александра, а Андреевна осталась у нас. И тут я еще девочкой стала свидетелем ее любовной драмы. Еще в деревне ее пленил какой-то красивый парень, поразивший ее красотой и блестящими калошами. И когда он, приехав с фронта на пару дней, заехал к ней, она с восторгом приняла его - хоть моя мама ее и предупреждала. А потом он уехал и прислал письмо, где честно ее предупреждал: “Прости и забудь!” И я четко помню, как она упала в ванной на кафельный пол и рыдала в голос, даже выла...
В 1918-19 годах, когда наступили тяжелые времена и она поняла, что нам уже трудно, она ушла к людям, умевшим приспособиться к любым временам. И через пару лет нашла себе в том дворе мужа - вдовца с четырьмя детьми, работавшего возчиком. И вместе с ним построила себе домик на Сельмаше. Муж умер (его убила лошадь), потом она еще несколько раз выходила замуж по деловым соображениям. С последним мужем, очень милым старичком, она договорилась в первый же вечер знакомства.
В начале 50-х годов Роза Абрамовна стала часто болеть и с трудом двигалась по комнатам, опираясь на стул. Стало боязно оставлять ее одну, и мы опять обратились к нашему верному другу. Связь у нас не прерывалась, и мои свидетельские показания помогли ей получить маленькую пенсию. И Андреевна стала приходить к Рахе опекать бабушку, а когда Роза Абрамовна переехала к нам, Андреевна стала через день приходить, привозить продукты, готовить. И это уже продолжалось до конца - в 1964-м году у нее появились признаки старческого психоза, толкнувшего ее на самоубийство.
Последние несколько лет жизни на Энгельса, 109 мы с Жаком были там только вдвоем, постепенно улучшая бытовые условия.
Часто приезжал из Зернограда Сережа - в 1955 году он вернулся из Челябинска (а Ирина приехала еще в 1954-м году перед рождением Кати и тут осталась) и работал в Азово-Черноморском институте механизации и электрификации сельского хозяйства. Ирина тоже сначала была там, работала врачом в поликлинике, но потом поступила в ординатуру при невропатологической клинике Ростовского мединститута. А в 1959-м году они развелись.
Сережа в июне 1959-го года защитил диссертацию и в 1960-м году перешел на работу в РИСХМ, а с 1963-го года - в РГУ, где работает до сих пор и с 1976-го года заведует кафедрой. Сейчас он уже профессор и доктор наук.
Леля работала в Целинском районе, сначала на хуторе Лопанка, затем, после рождения Андрюши (1954 г), перевелась на Кировский конзавод, где работал Николай. Они тоже часто у нас бывали.
Потом Николай поступил в Москве в аспирантуру, и вскоре Леля с сыном переехала туда, где с большими сложностями (прописка, работа, жилье) и прожила все его аспирантские годы. А в 1961-м году он получил направление в Махачкалу, в пединститут, куда они и переехали. Насколько помню, при приглашении Коли в Махачкалу для ректорши имели большое значение два момента: наличие жены, работающей по той же специальности, и одна фраза в его характеристике, выданной школой: “Прекрасный семьянин”. Дело в том, что этот пединститут был чисто женским (потом туда стали принимать и мальчиков), и начальство было очень обеспокоено охраной их нравственности.
А Горбаневых пленял южный климат (Леля всегда боялась холода); опасности географического положения (соседство с Чечней) и национальные сложности тогда никому не могли прийти в голову.
Они поселились в Махачкале (где семья Жаков жила до 1918 - го года и откуда ей пришлось бежать), получили квартиру, правда маленькую, нашли хороших друзей. Николай вскоре перешел в университет и стал заведовать кафедрой, стал профессором и доктором наук. Хотя Леля и сдала под нажимом начальства кандидатский минимум, но к «остепенению» не стремилась и продолжает работать в пединституте.
У них родились еще двое детей - сын и дочь (1962 г и 1969 г). Старший, Андрей, кончил университет в Ростове, стал математиком и работает на вычислительном центре РГУ. Был женат, есть сын Коля, тоже студент-математик, с которым он часто встречается (с женой он разошелся).
Второй сын, Дима, кончил филологический факультет Дагестанского университета, работает журналистом, живет отдельно с женой и маленьким сыном (сейчас появился еще один ребенок).
Дочь Аня тоже закончила филфак ДГУ и аспирантуру по литературе, вышла замуж, но еще окончательно не устроена.
Сейчас, в 1995-м году, я за них тревожусь. Прежде Леля приезжала каждый год, иногда даже 2 раза в год - зимой и летом, сейчас это сложно, дорого и опасно.
Хорошо, что есть хоть письменная связь с ними и Леля пишет частые и заботливые письма.

@темы: Воспоминания

---

ГЭК - ГАК

Сидели сегодня на ГЭКах - ГАКах, устала... Тяжелое это дело! Сначала слушать, потом спрашивать, затем есть, а в конце много есть и много пить.

"В пьянстве не замечен, но по утрам много пил воды". Попиваю чаек и читаю Избранное - интересно!

Когда собирается "могучая кучка" народу, то смешно все время. Средний возраст ГАКа был 32 года, а в другой комиссии сидел парень 28 лет. Его на защиту пустили со второй попытке, не признали члена, подумали - студент...

Сидим на защитах, раздается телефонный звонок, испуганный голос девушки.

- Я в институте?

- Не знаю, где Вы, а я точно в институте.

- А... подойти можно?

- Подходите. Вы студентка какого курса?

- Второго.

- Обязательно приходите, годика через три...

На том конце провода раздаются короткие гудки. Интересно дойдет...

В одном дипломе нашла, студент зачем-то рассчитал процент людей с высшим образованием и с ученой степенью на 1 квадратный километр площади РФ. До сих пор не могу понять, что это значение может показывать.

Это наши комиссии уже на Левом



Небо было очень красивым



Просто красиво

---

Мемуары. Глава 19. ПЕРВЫЕ ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ (1946-50-е)

Публикации и издания Жака
в послевоенные годы.
Антисемитизм.
Моя работа. Переход на пенсию.

Книги, конечно, тоже не выходили. Жак перебивался случайными заработками и занялся очерками о шахтерах. Но был период, когда у нас была только моя скудная библиотекарская зарплата и сережина стипендия, которую он честно отдавал, оставляя себе только разницу между обычной стипендией и повышенной. Приходилось и в долги влезать. Но никогда не было у нас ссор и неприятностей, связанных с материальными трудностями.
Для большей точности могу привести даты выхода книг Жака. Его, хотя и неохотно, признавали в те годы как детского писателя и разрешали издать несколько детских книжек, очень тоненьких и маленьких: о Красной Армии (“Кто сильней”), о детском саде (“Игорь-Игорек”), опять же о шахтерах (“Кто зажег свет”). А вот в поэзии о взрослых перерыв был в 15 лет. После “Матвеева кургана” - прорвавшейся в 1948 г. книги о войне (тоже небольшой), уже задолго до этих событий сданной и подготовленной, - сборник стихов “Сегодня, завтра и вчера” вышел только в 1963 г. Но после этого творческая, вернее издательская жизнь Жака была хоть и нелегкой, но нормальной. В Ростове его книги выходили довольно регулярно: “взрослые” через каждые 3-5 лет, детские стихи выходили сборниками в твердых переплетах с предисловиями московских писателей (Л. Кассиля и др.)
Особенно был удачен 1966 г. В этом году в Москве вышла книга стихов для взрослых “Сколько солнца в небе” и две детских - “Суматоха” (издательство “Детская литература”) и яркая, красочная “Солнечные прятки” (издательство “Малыш”). А в Ростове выпустили книгу стихов “Разговор с двадцатилетними”. И, кроме того, в Краснодаре вышел роман адыгейского писателя Тлюстена “Все началось весной” в переводе Жака и Егорова. За этот перевод Жак взялся в трудное время, так как это считалось легким заработком. Переводил, конечно, по подстрочнику. Но для Жака, с его добросовестностью и требовательностью, это оказалось тяжелым и мучительным трудом: он на ходу, в процессе перевода, исправлял оригинал, вводил новые сюжетные повороты, причем все это приходилось письменно согласовывать с иногородним автором. Поэтому, одолев половину романа и наметив основные линии, он привлек своего друга, писателя Н.Егорова.
Этот год был исключительно продуктивным по публикациям. Но самой удачной книгой, по-моему, является его последняя - “Что знает лист о дереве своем”. Туда вошли почти все его последние стихи. Она получилась почти как “Избранное”. Жак хотел, но не успел отобрать стихи для “Избранного” и постоянно возвращался к написанному и правил стихи, что возмущало Сережу и некоторых читателей, успевших привыкнуть к прежним вариантам и полюбить их. Впоследствии писательница Грекова, работая над статьей о Жаке, просматривая его книги, тоже писала мне, что считает последний сборник самым лучшим. Значит, Жак, несмотря на очень немолодые годы, удерживался на своем уровне - в этом сборнике было много стихов последних лет.
А сколько стихов не удавалось напечатать по цензурным соображениям! А сейчас, когда эти соображения отпали, поезд ушел... Времена другие, требования другие, и рукопись новой книги, подготовленная Жаком и отредактированная его друзьями - Егоровым, Долинским, Скребовым, - лежит в издательстве 10 лет без всякой надежды.
Приведу один пример цензурного вмешательства. Стихотворение Жака “Он был жесток”, имевшее политический подтекст любовной истории, было принято для московского сборника. Но в последний момент, когда книга уже версталась, кто-то проник в тайный смысл, и эти страницы были срочно заменены, хотя это был уже 1966 год - через 10 лет после 20-го съезда. Но это был уже 1966 год, когда оттепель кончилась.
Апрель 1995. Возвращаюсь к своим воспоминаниям после очень долгого перерыва - год, два, может, и больше. Мне показалось, что это неинтересно и никому не нужно, что я не нашла правильного аспекта и стиля. Но после того как по ростовскому радио сделали на их материале передачу обо мне (Елена Георгиевна), я пытаюсь продолжать. К тому же мне надо найти себе занятие - читать уже почти не могу, следовательно, и разбирать архивы тоже.
В октябре (кажется) 1946 года я пошла работать в Отдел культуры. Мне предложили должность заведующего методкабинетом. Но этот кабинет ведал и клубной работой, поэтому я предпочла стать методистом по библиотечной работе. Это была та же работа, что и до войны. Но тогда библиотеками руководили два методкабинета - “взрослый” и “детский”, по 4 человека в каждом, и во главе их стояли такие “зубры”, как Вера Николаевна Кессених и Зинаида Семеновна Муратова. А я проработала с 1946 до 1952 г. одна на всю сеть. Но делала, что могла. На мне была не только методическая работа, но и планы, и отчетность. Я проверяла и анализировала материал каждой библиотеки и составляла сводные обзоры.
Много бывала в библиотеках. Часто приходилось ездить в библиотеки в свой выходной, так как у меня был выходной воскресенье, а в этот день часто проводились конференции. Политическая обстановка становилась все более душной. Усиливался антисемитизм - репрессии шли уже по этой (хотя и не только) линии. Погиб Михоэлс, многие еврейские писатели: Квитко, Перец Маркиш и др. И мы в нашей жизни это чувствовали. Поэтому и Жаку после возвращения из армии не дали прежней должности (редактора в издательстве), а предложили перейти на положение - очень ненадежное - профессионального литератора. Поэтому и Сережу, блестяще окончившего университет, вызвали на распределение последним. И потом, когда ему записали Ленинград, вдруг сообщили, что его направляют в Сызрань в связи с распоряжением из Москвы. А когда он поехал в Москву, объясняя, что его жена (он уже женился на Ире Левиной) учится на 4 курсе мединститута, которого в Сызрани нет, сначала ответили, что там есть пединститут, но потом все же дали Челябинск. Причем в Челябинске на заводе его знания были совсем не нужны.
Меня эта волна коснулась позже, в 1952 г., когда мой начальник, Василий Савельевич Шиколенко, человек малокультурный, грубоватый, но способный и порядочный - в те времена можно было быть порядочным, если не быть героем - вызвал меня к себе и смущенно (это была, несомненно, не его инициатива, а указание горкома) сообщил мне, что он может исполнить мое желание перейти на работу с детьми. Я, действительно, когда-то об этом говорила. Мне предстояло организовать маленькую библиотеку, вернее, филиал детской библиотеки им. Ленвнучат на Темерницкой улице. И тут же Шиколенко сказал, что его тревожит, кто меня заменит. Я назвала фамилию подходящего, по-моему, кандидата - Киры Врублевской, а потом спросила, как объяснить эту замену библиотекарям. Он был готов к ответу: “Будем ссылаться на Ваше желание работать с детьми”. Между прочим, меня таки потом упрекали, что я предпочла более легкую работу. Но когда я уже прямо спросила, в чем же дело, он, отвернувшись к окну, сказал: “Вы же не маленькая, сами понимаете”. И я сказала, что да, а впрочем, не понимаю.
Примерно так же сказал несколько раньше отец Иры, Иосиф Давидович Левин, когда при нем обкомовский деятель сказал: ”Вы, Левин, коммунист, а не понимаете политику партии” (речь шла о “засоренности” какого-то медицинского коллектива). И тут Иосиф Давидович удивился и спросил: “О какой политике Вы говорите?”. Деятель перевел разговор.
Правда, для меня лично, если не считать престижа, перевод был даже выгоден: работа была спокойнее, а зарплата выше: в аппаратной должности не учитывались стаж и образование. Позднее, когда в отделе культуры появилась зав.кадрами и пришла в библиотеку знакомиться, она, послушав какое-то мое выступление, удивилась, как могли меня “отпустить” с методработы, и рвалась настаивать на моем возвращении. Но я, конечно, отказалась.
В 1955 году филиал закрыли - понадобилось помещение библиотеке для слепых, и я вернулась в библиотеку “Ленвнучата” заведующей младшим абонементом. Работалось мне неплохо, зав.библиотекой была Наталья Владимировна Михалевич, человек интеллигентный и очень преданный делу. В прошлом она была учительницей. Самым главным критерием в оценке работников для нее было отношение к читателю, доброжелательное с ним обращение. Но в 1958 году она умерла. Ей стало плохо на работе - очевидно, инсульт, ее увезли в больницу, а через сутки она умерла. Мне пришлось временно ее заменить - об этом просило начальство: райком сразу пытался настоять на своей кандидатуре, не имевшей никаких заслуг, кроме партбилета. Очевидно, оперируя моими данными (это было уже при Хрущеве), легче было отбояриться. Но по моему настоянию (я никогда не хотела власти над людьми и ответственности за них, а, кроме того, у заведующей были и ремонтно-хозяйственные заботы, для меня совсем непосильные) потихоньку искали подходящую кандидатуру. Я понимала, что равной замены не будет, но все же очень хотела для своей библиотеки хорошего руководителя. И поэтому отвергла несколько предложений. Почти договорились на Востоковой - женщине активной, хозяйственной, но без достаточной культуры. Незадолго перед этим, когда я еще была методистом, я ее уговорила заочно поступить в библиотечный техникум на 3-ий курс, чтобы иметь на всякий случай необходимый документ. И весной (через год или два - не помню, сколько было курсов) она, к моему изумлению, принесла мне цветы и сказала, что, благодаря моему настоянию, она решилась и уже имеет диплом. Дело в том, что во время войны брали работников без разбора - их не хватало. А потом надо было по возможности улучшать кадры.
Вскоре после этого, весной 1959 г., я ушла “на заслуженный отдых”. Я, конечно, могла еще работать, и мне очень не хотелось бросать работу, я долго стеснялась говорить, что я пенсионерка. Но библиотека работала уже по-другому, и не все мне нравилось. Разница между зарплатой и пенсией была очень маленькой (тогда надо было выбирать), и получалось, что я работаю почти даром. А главное - стал прибаливать Жак: один раз, например, у него было такое сильное носовое кровотечение, что вызвали “скорую” и я не пошла на работу. Правда, приехавшая докторша больше интересовалась его литературными советами, но все же помогла. Я чувствовала, что часто нужна ему дома. Заведующая мне говорила, что я всегда могу опоздать или не прийти, но я понимала, что в коллективе такого многие не поймут.
Когда я перестала ходить на работу, скоро выяснилось, что мне дома тоже хватает дел, и не только хозяйственных. Жак для моего утешения купил мне пишущую машинку, которая стала мне другом и помощником на долгие годы. Печатала я самоучкой, не по правилам, но издательство принимало перепечатанные мною рукописи, и Жак полностью освободился от зависимости - машинка была всегда под рукой и можно было печатать все варианты. И для Самиздата она иногда годилась. Все эти годы я брала ее с собой, когда мы выезжали в Дома творчества. И только совсем недавно, в 1994 году, мне пришлось с ней расстаться - ее взял Сережа, хотя ему она не очень нужна, он работает с компьютером. Но мне уже зрение, вернее, его отсутствие, не позволяет печатать.
А в те годы, пока мы были вместе, мое время было заполнено интересным и радостным трудом: я не только печатала - мы разобрали и привели в порядок все рукописи, разложили по папкам, сделали картотеку стихов с учетом всех вариантов и публикаций. А главное - я как-то даже участвовала в его работе: мы обсуждали каждое стихотворение. каждую поправку. Как я уже упоминала, Жак написал о своей строчке: “Мною придумана, вместе обдумана...” Значит, я была секретарем-машинисткой, зав.архивом и даже в какой-то мере соавтором. И это было счастье!
Возвращаюсь к послевоенным годам. В годы борьбы с космополитизмом Жака, конечно, шельмовали, но не очень сильно.

@темы: Воспоминания

---

Следы эволюции

Навеяно дискуссией у Дилетант

Раньше отцы говорили своим маленьким сыновьям:

- Вырастишь, вместе по девочкам будем бегать

Сейчас, наверное, говорят:

- Подрастешь, будем вместе на форумах сидеть

---

ВАК интересующимся

Сменился председатель ВАК, им стал академик Кирпичников М.П. подробности на http://vak.ed.gov.ru/news/vak/324/

А здесь сказано, что я доцентом ВАк так и не стану http://vak.ed.gov.ru/news/depart/336/

И сочувствую тем кто еще не защитился http://vak.ed.gov.ru/news/depart/335/

А публикации в этом журнале рекомендованы ВАК для получения докторской степени

Наименование издания: Головная боль: Интернет-журнал

Издатель: Смоленская государственная медицинская академия

Сетевой адрес: http://www.smolensk.ru/user/headache/

---

Мемуары. Глава 18. ВОЗВРАЩЕНИЕ К МИРНОЙ ЖИЗНИ (1945-46)

Отъезд из Мичуринска
Квартирный вопрос
Переход на профессиональную
литературную работу
49-я школа
Доклад Жданова и его последствия

И тогда мы уже стали энергично собираться. Но уехать оказалось не так просто. В это время (это были первые дни октября) в стране проходила массовая демобилизация и реэвакуация. Казалось, что все население передвигается с места на место. Пробиться к поезду было немыслимо. При первой попытке мы просидели на вокзале всю ночь. Жак наслаждался чаем в офицерском зале и брал нас туда по очереди: с вещами туда не пускали. Мы вернулись в город, но уже не в свою квартиру, а перебыли у знакомых при госпитале.
Убедившись, что обычным путем сделать ничего не можем (Жак, правда, утешал нас, что никто никогда не менял местожительства из-за невозможности уехать), я решила обратиться за помощью к нашей санитарке. Это была милая женщина, которая мне иногда помогала: ставила на плиту в госпитальной кухне мой котелок с пшеном, чтобы я могла принести домой уже готовую кашу. Я была у нее дома, в чистенькой квартирке, видела ее девочек, и она меня поразила тем, что не хотела и боялась возвращения мужа: “Как ни тяжело, а спокойно живу, и порядок у меня. А приедет, напьется...”
Так вот, у этой санитарки была на вокзале родственница, кажется кассирша. И она все устроила. Причем я даже не помню, было ли вознаграждение, во всяком случае, небольшое. Главную роль сыграла дружба. Нас посадили в вагон еще до того, как его прицепили к поезду и подали на посадку. Потом, конечно, набилась куча народа, но мы уже сидели крепко.
Началось возвращение к нашей прежней, но еще неизвестной жизни.
Приехали мы домой, в Ростов, кажется, 9 октября 45г., т.е. почти ровно через 4 года разлуки с родным городом.
Поезд пришел поздно вечером, и город сразу поразил нас разрушенным, сгоревшим вокзалом. За эти годы мы много читали об опустошенных городах, много видели фотографий в газетах и киножурналах. Знали, что Сталинград и многие другие города пострадали гораздо больше, чем наш Ростов. Но когда мы шли по ул. Энгельса (трамваи и троллейбусы не ходили после большого недавнего пожара в депо - мы об этом уже знали из газет и дорожных разговоров) и видели обгоревшие остовы с провалами окон таких знакомых зданий своего родного города, - это было так тяжело, что я плакала чуть не всю дорогу. А главная улица пострадала особенно сильно как раз в привокзальной части и почти до нашего дома. Сгорел и новый театр, которым мы так гордились, но это мы увидели позже . Пошли мы, конечно, не в свою квартиру ( мы знали, что дом уцелел, но там живут какие-то неизвестные люди), а к моему брату Виктору, который жил близко от нас, на Университетском (бывшем Ткачевском). Там нас ждали и приняли очень тепло. Жил брат с женой в одной комнате большой коммунальной квартиры. Сын его, Леонид, еще оставался в армии и вернулся из Германии только через два года. Брат уже не работал: он много болел. А жена его, Клара Борисовна, работала воспитательницей в детском туберкулезном санатории. У нее было очень плохо со зрением, но Татьяна Александровна Виккер, главврач санатория, ценила ее работу, да и понимала трудности ее положения.
На другой же день Жак отправился выяснять вопрос с жильем. Оказалось, что в квартире живет большая семья (6 или 7 человек), переселившаяся туда якобы из разбомбленного дома. Правда, Жак специально пошел туда и выяснил, что дом цел, но заброшен. Прокурор сказал, что у нас есть все права на нашу квартиру, но осенью невозможно выселять людей, тем более женщин с маленьким ребенком, и он советует найти какой-нибудь компромисс. Мы быстро и мирно договорились: они освобождают нам большую комнату, а сами остаются в первой, проходной. Так мы и прожили первую зиму, причем прожили мирно, без трений.
Новые соседи были, конечно, огорчены нашим появлением: оказывается, был слух, что наша баржа утонула и мы погибли. В простоте душевной старушка рассказывала при мне о своем разговоре с какой-то знакомой, как она с ней поделились своей бедой - хозяева вернулись, они живы.
Квартира наша, которую мы оставили почти нетронутой, была теперь пуста, из мебели сохранилось большое старинное трюмо (конечно, отсыревшее, но нам удалось его потом перелить, и оно до сих пор является нашей семейной реликвией, ведь оно гораздо старше меня) - его не успели разрезать на карманные зеркала, как это тогда делали. Стоял рояль, занимавший полкомнаты и тоже пострадавший от сырости в нетопленой квартире. Нам долго не удавалось от него избавиться, потом его за гроши купили мастера, чтобы привести в порядок и продать. Одну изящную этажерку нам вернула соседка, Александра Яковлевна, с которой дружила моя мама, и мы продолжали общаться до ее смерти. Она была совсем одинока, потеряла на войне единственного сына (а муж ее, вероятно, был офицером и погиб в гражданскую, во всяком случае, эту часть своей биографии она тщательно скрывала), много бывала у нас и даже помогала в присмотре за маленьким Васей. Так вот, она сказала, что взяла эту вещь, с тем чтобы нам потом отдать или сохранить на память.
В подвале мы еще нашли старенькую железную кровать, на которой когда-то спал Сережа. Куда девалось все остальное, мы так и не узнали. Соседи ссылались на какого-то старика, который у нас жил. Да мы и не допытывались... Впрочем, один раз, когда соседке ( конечно, не Александре Яковлевне) было плохо и она прислала за мной, я увидела у нее на полочке очень знакомые дешевенькие статуэтки - они были у меня с детства. Но я ей ничего не сказала, а она, очевидно, совсем забыла, откуда они у нее.
Больше всего нас огорчала потеря библиотеки - к тому времени нам удалось собрать много хороших книг, в том числе и редких: прижизненное издание Пушкина и т.п. Был Гумилев, вся Ахматова и пр. Но мы и не надеялись их найти, да и можно ли было обвинять замерзших людей в том, что они их сожгли - может быть, и мы сделали бы это.
Раха и Доня были в Ростове раньше нас. Первое время они жили то у одних родственников, то у других. Но летом 1945 г. Раха, работавшая в строительной организации, получила квартиру и уже жила там с сыном и Розой Абрамовной.
А Доня, тоже помыкавшаяся по родственным углам, сняла комнату в доме, где жил Витя. Но хозяйка попросила ее освободить комнату. И Доне с маленьким Волей и свекровью, которая добралась до нее откуда-то из Приуралья (из Кировской области), опять некуда было деваться. Муж ее не был демобилизован (он был в армии на Дальнем востоке лейтенантом и участвовал в “русско-японской войне 1945”, как говорит герой фильма Рязанова «Небеса обетованные»). Возвращаться в Харьков, где они жили до войны, они не собирались, да и квартира их там не ждала. А свекровь, Иоганна Исидоровна, очень умная, хорошая, хотя чуточку педантичная женщина, эвакуировалась из Риги, где у нее никого и ничего не оставалось. Она хотела жить с сыном Абрамом ( Авочкой) и его семьей. В Риге она была директором школы. Кроме Авы, у нее было еще двое детей - сын и дочь, близнецы. Но дочь еще в двадцатых годах вышла замуж и уехала в Палестину, где приняла участие в организации одного из первых кибуцев и осталась там на всю жизнь. А сын Вольф, очень, по отзывам, яркий человек, был горячим и активным коммунистом и погиб в Испании в 1936 г.. Иоганне Исидоровне удалось уехать из Риги, но она не успела сдать какую-то сумму государственных денег и всю дорогу мучилась, добивалась, чтобы кто-то у нее принял деньги.
Доня стала работать в библиотеке им. К. Маркса, Иоганна Исидоровна преподавала немецкий в школе. Но жить им было негде. И поэтому они, хотя и смущаясь, приняли наше предложение жить у нас. В нашей комнате им отделили угол где- то добытой ширмой .
Запомнился такой колоритный момент: Жак консультирует Воробьеву, уже немолодую женщину, ставшую начинающим писателем; Сережа беседует с товарищем; а в другом углу Иоганна Исидоровна дает частный урок мальчику, который пришел заниматься в сопровождении большой, правда, спокойной собаки. И в это же время я на гудящем примусе тут же готовлю какой-то супчик!
И все же жили мы спокойно и радовались мирной жизни в родном городе.
У Жака сразу появилось много работы. В Союзе писателей, которым тогда руководил Шолохов-Синявский, его встретили вполне любезно, правда, первое же обсуждение его стихов в Доме Учителя было неинтересным, а “Баллада о Крысолове” до них не дошла, и сюжет ее раньше никому не был известен.
По закону Жаку должны были вернуть его прежнюю, довоенную, должность - старший редактор художественной литературы Ростиздата. Но она, естественно, была занята, а в Обкоме ему ничего другого не предложили и посоветовали заниматься литературной работой профессионально. И нам волей - неволей пришлось вступить на этот ненадежный путь. Очень скоро мы убедились, насколько изменчива и сложна судьба профессионального писателя. И только через 20 лет, став пенсионером, Жак радовался, что у него будет хотя бы небольшая, но постоянная статья дохода.
А пока он писал газетные стихи, внутренние рецензии, даже один раз какие-то репризы для цирка, которыми его потом попрекали.
Но все же первый год мы жили нормально. Хлеб все еще был по карточкам (когда мы ездили к бабушке, то хлеб к чаю брали с собой), но быт все же стал легче: Жак получал хороший писательский паек.
Сережа пошел в 8 класс 49-й школы, что на углу Горького и Газетного. Это было недалеко, но были школы и ближе. Его прежняя школа стала теперь женской. Мы выбрали эту, потому что у нее был умный директор (правда, скоро сменившийся) и хорошая репутация. Действительно, состав педагогов был довольно сильный. Очень увлеченный математик Оскар Абрамович со своими приемами преподавания, может быть, способствовал выбору профессии Сережей. Правда, на выпускном вечере несколько педагогов убеждали нас, что Сереже надо заниматься их предметами. Преподавательница литературы (с которой я училась) не блистала способностями, но понимала, очевидно, свои возможности и, дойдя до Маяковского (которого мало понимала и ценила), поручила Сереже о нем рассказать.
Мы немного опасались, что Сереже будет труднее в ростовской школе с более высоким уровнем, чем школы глухой провинции. И, действительно, поначалу он как будто пошатнулся: мелькнули единичные четверки. Но очень скоро вошел в свой ритм и шел уже твердо к верной золотой медали, а потом до “красного” диплома.
Меня сначала огорчало, что у него нет друзей и он свободное время проводит с нами и даже в театр ходит в обществе родителей. Но скоро появился Владик Иванов, а там и другие товарищи, потом образовалась дружная компания с участием девочек, проводившая свободное время в доме и в саду Резниковых, и я уже жалела, что мало его вижу.
Первую ростовскую зиму я не работала: надо было немного наладить быт, да и не хотелось надолго оставлять перенаселенную чужими людьми квартиру. Вернулась я к своей основной библиотечной работе - методистом - только 9 октября 1946 г., ровно через 5 лет после ухода.
Я понемногу осваивала хозяйство, которым при маме мало занималась, выполняя только подсобные работы. Из домашних занятий больше всего ценила шитье (хотя шить не умела - только починку, переворачивание воротничков на мужских рубашках и.т.п.), поскольку затраченный труд имел длительный эффект. И всегда возмущалась, что приготовление пищи - такая неблагодарная работа: продукт многочасового труда уничтожается за считанные минуты. И чем удачнее приготовлено, тем быстрее исчезает. В военные годы готовить было нечего. И вот тогда я поняла, что если есть из чего готовить и для кого готовить, то это счастье.
Когда подошел день рождения Жака, я даже рискнула затеять его любимые сдобные булочки. За советом обратилась к одной знакомой, которая очень куда-то спешила и обучала меня на ходу: мы шли по улице Энгельса мимо городского сада, и я записывала ее советы. И когда все улеглись, я приступила к этой ответственной работе с замиранием сердца, ведь я рисковала такими ценностями, как мука, яйца и.т.п. Все было сложно: не было посуды для теста (заняла у дворничихи), не было духовки (бегала к соседям во дворе). Но, к удивлению родных и знакомых, все удалось!
Впрочем, впоследствии, через несколько лет, я опять перешла на готовые изделия и на помощь родных и друзей: эклеры и торт приходила печь Лида Кац, а пирог с мясом пекла Инна, и его, укутанного в плед, приносил Сережа (это уже в последние годы на Чехова).
Но и той зимой я не только хозяйничала, я преподавала детскую литературу на курсах вожатых во Дворце пионеров. Опыта было мало, но я готовилась добросовестно. Заведовала этими курсами энергичная женщина, жена Макса Рутштейна, с которым я училась. Нам он казался не слишком умным, но потом он занялся философией и стал научным работником. А в 1949 г. он был репрессирован. Ему поставили в вину то, что в своей работе, кажется докторской, он, насколько я помню, допустил возможность предположить, что было бы, если бы Ленина не было. По какой-то цепочке обвинение распространилось и на Лазаря Резникова (с его семьей - женой Алей Ширман и сыном Димой - мы были хорошо знакомы). Пишу об этом для характеристики эпохи.
И опять о нашей жизни после возвращения в Ростов. Как я уже говорила, при всех бытовых трудностях мы были довольны, мы чувствовали себя дома, в привычной среде, со старыми друзьями и готовы были мириться со многими неудобствами, хотя один знакомый нас предупреждал, что все реэвакуированные сперва радуются кровати и чайнику, а потом хотят и радиоприемник, и многое другое.
Быт наш понемногу улучшался: летом удалось освободить кухню (оттуда выселили захватившую ее жену дворника, которая сначала демонстративно расположилась на лестничной площадке, а потом уехала в деревню), и туда перешли наши жильцы из первой комнаты. В этой комнате жила теперь Доня с семьей. А через год и они уехали в Москву - квартира стала нашей. Но, повторяю, жили мы с ними вполне мирно, я с Доней была давно и крепко дружна, и с Иоганной Исидоровной мы подружились. Допекала нас только скрипка, играть на которой учился Воля (вернее, его заставляли учиться на ней играть), уже ученик 1-го класса. Поэтому, прощаясь, Жак сказал, что мы всегда готовы их принять, но только без скрипки или без Воли.
Еще одна деталь того времени: когда уезжала Доня, на вокзале мы сообразили, что не поменяли их хлебные карточки на рейсовые, которыми можно пользоваться во время пути (ехали тогда долго). К счастью, до отправки поезда я успела сбегать за Темерник (за вокзалом) и совершить эту операцию.
Все шло как будто хорошо, но в августе 1946 г. наша мирная жизнь была прервана и перевернута неожиданным ударом - докладом Жданова. Об этом докладе очень выразительно написал в своей знаменитой повести “Пятый угол” петербургский писатель Ис. Меттер. Не могу не привести цитату: “Шестьсот интеллигентных людей, многие из которых были связаны личным уважением и к Зощенко, и к Анне Ахматовой, шестьсот человек, прошедших сквозь ужасы недавней войны, невозмутимо сидели сейчас на своих местах в этом зале и почтительно слушали одного распоясавшегося круглолицего мужчину с франтоватыми усиками, который раздраженно вышагивал перед нами и говорил свой отвратительный грубый вздор”.
Если по другим поводам не все сразу разбирались, то тут реакция была единодушная, но, конечно, молчаливая. Как у Галича: “Промолчи!” И только через много лет и Меттер мог найти верные слова, и официально доклад был отменен.
А тогда... Я прочла этот доклад сначала на улице, в газетной витрине. Потряслась и растерялась. Но тогда я еще не сразу поняла, что этот “отвратительный грубый вздор” ужасен не только сам по себе и не только принесет большой вред нашей литературе, но и очень больно ударит по нашей семье.
Как тогда было положено, каждый сигнал сверху мгновенно подхватывался во всех уголках страны, и отклик расходился широкими кругами. В каждом городе стали искать своих Зощенко и Ахматовых как материал для проработки и демонстрации своей добропорядочности. А в лице Жака можно было обнаружить сразу и Ахматову (лирические стихи), и Зощенко (сатира)! Это, конечно, было бы лестно, если бы не тяжелые моральные и материальные последствия. Началось, конечно, с шельмования. На большом собрании партийного актива ему досталось так, что он возвращался оттуда как подстреленная птица - я ждала его на крыльце и еще издали увидела его измученную походку.
A утром у него - впервые в жизни - был сердечный приступ.
Помимо всего, он по своей чистоте и наивности возмущался человеческой подлостью: один из выступающих громил его за то, что он пытался напечатать рассказ Званцева и защищал его в ЛИТО. А этот выступавший дал на этот рассказ первую одобрительную рецензию. Но попытки Жака сказать об этом были грубо пресечены.
Я не упомянула, что Жак перед этим был некоторое время редактором альманаха “Литературный Ростов”. И, хотя он сам написал заявление об освобождении его от этой должности, его потом (кажется, даже дважды) снимали за ошибки.
Но, как всегда в трудную минуту, запоминается и человеческая отзывчивость. Еще на собрании к Жаку подошел начинающий писатель Вл. Фоменко. Перед этим он сам с ним познакомился, упомянув, что его жена (бывшая жена Штокгаммера) нас хорошо знает. Вскоре мы подружились и крепко дружили до самой смерти Шурочки.
А тогда он подошел и спросил, не может ли он чем-нибудь помочь. На что Жак горько ответил, что он, Фоменко, тоже свое получит. И действительно. вспомнили какие-то его грехи, кажется, стихотворные.
А на другой день, когда Жак лежал после приступа, к нему пришли выражать сочувствие и беспартийный Никулин, и коммунистка Орлова.
Проработка, конечно, не ограничилась этим - были отклики и в Союзе писателей, и в печати.
Меня очень волновал вопрос о том, как ответить Сереже, как ему объяснить происходящее, не обвиняя отца и не смущая его комсомольское сознание. Но он ни о чем не спросил, сам во всем разобрался.
Но проработка, как я уже упомянула, не ограничилась моральными переживаниями, она тяжело отразилась на нашем бюджете. Жака перестали печатать в газетах, причем редактор “Молота” Суичмезов, симпатичный человек, но тонкий политик (недаром он много лет удерживался на таком ответственном и опасном посту) на прямой вопрос Жака, почему его не печатают, возмущался и обещал разобраться.

@темы: Воспоминания

---

Новый не флэшмоб

Пришло от Щасвирнус

Н-да, задали задачку. Первое желание было позвонить и спросить: «ЗА ЧТО!?»… Читайте

1. Что такое космогонический лямбда-член Эйнштейна?))))))))))))))) У тебя получается мне объяснять))

Первая ассоциация, конечно, была хулиганская, про его «лямбда-член» сказать ничего не могу. Вспомнилось другое. Показали мне однажды выпускную фотографию на ней одни парни, а наверху надпись: «Избрание члены …факультета выпуска 19…».

Из физики знаю, что Эйнштейн называл лямбда-член «самой крупной ошибкой своей жизни». Математически выглядит так F12 = g (m1m2/R2) R12/R – это классический закон всемирного тяготения Ньютона, Эйнштейн добавил F= F12+L позволяющий устранить гравитационный парадокс (подробнее http://n-t.ru/tp/ns/gp.htm ) для получения статического (не зависящего от времени) решения.

Я не специалист в физики и астрономии, могу ошибаться.

Подробнее http://www.proatom.ru/modules.php?n...int&sid=241 и

http://www.astronet.ru/db/msg/1210272

2. У тебя много друзей?

Друзья товар штучный. В моей жизни каждые пять лет, меняется круг общение, вот и сейчас как раз меняется. Появляются люди, с которыми я с удовольствием общаюсь, но только один человек переходит с одного витка на другой уже 13 лет. А еще друг – это тот человек, с которым поругался (крупно), а затем помирился, потому что без него как-то плохо и неуютно. Со временем и конфликт уже не кажется столь масштабным… Прибавь еще одного. Отдельная статья мужчины. Стать любовницей не сложно, стать женой возможно, стать ему другом очень сложно, но нужно (это из жизненного опыта). Еще плюс один. И конечно мама. Наверное, самый преданный друг просто по факту крови. Итого четыре.

3. Дважды два - всегда четыре? (не математическое )

Математическое: можно доказать, что пять. Правда, в доказательстве ошибка. Встречалось мне у Профессор Йу.

Демографическое: Все зависит от полового состава группы, гетеросексуальные пары или гомо и возраста женщин. Теоретически 2+2 больше либо равно 4.

Социальное: из темы «Как будем делить по честному или по братски?». Все зависит от участников дележа. Я предпочитаю быть в роли «брата».

Жизненное: не всегда заведомо известный ответ на жизненный вопрос оказывается верным. «Хочешь насмешить Б-га, расскажи ему о своих планах» и «Не все то золото, что блестит». Опыт «проколов» имеется.

4. Ты слышала о ЮДЖИНЕ Маслоу???

Честно – нет! И Яндекс тоже не слышал. Но подозреваю, что Маслоу будут преследовать меня во сне…

5. Ты хотела бы уехать из города? Жить в лесу, степи, у озера?

С этим сложно. В детстве мечтала жить в своем доме, с верандой у моря. В старости (если дотяну) хочу жить в Кисловодске (это серьезно).

Я существо социальное и в высокой степени урбанизированное. Мне необходим круг интеллектуального общения и Интернет как справочник и развлекаловка. Я привязана к друзьям, семье и даже работе. Люблю Ростов, и переезжать из него пока не собираюсь. Так что постоянно жить не хочу. Лес вообще как-то не долюбливаю, в степях жарко и ветрено, а вот воду люблю. Я не приверженец идеи, что «с милым рай и в шалаше».

6. Какой вопрос ты хотела бы задать мне?

Конечно, крутится «за что?», «кто такой Юджин Маслоу?» и «откуда ты знаешь про лямбда-член Эйнштейна». Но всерьез, не знаю, я постоянно читаю твой дневник, и кое-что узнала. Давай: почему филология как специальность?

Желающие помучится отмечайтесь в комментах.

---

Первая прочитанная книга

В детстве моим самым не любимым занятием было чтение. Меня заставляли читать по одной главе "Тома Сойера" вслух сидя на табуретке посреди кухни. К пятнадцатой минуте у меня начинали плыть перед глазами буквы, и я ненавидела Марка Твена всеми фибрами своей детской души. Еще полчаса я нехотя медленно читала и под первым предлогом убегала из дому во двор, так продолжалось до 12 лет. В прошлом году я, наконец, выяснила у своего окулиста, что если у человека расходящиеся косоглазие, то он не может читать снизу-вверх или сверху вниз, только на уровне глаз. Связано это с расположением глазных мышц, не помню, как, но они при косоглазии начинают не правильно работать.

У родителей была очень хорошая ухоженная дача, на которую меня вывозили с мая по октябрь, туда же свозили и все прочитанные журналы. Детей в дачном массиве было много, и мысли «читать» не возникало, так как находилось много других важных дел и окрестных садов. Не помню почему, но в мае я оказалась одна, без закадычных друзей и слонялась без дела целый день. К вечеру правда были найдены журналы «Квант» с хорошими логическими задачками, но, похоже, они мне показались сложными, и я продолжила поиски. Наткнулась на какой-то из «толстых» журналов, а там печатали книгу Всеволода Владимировича Овчинникова «Корни дуба» и тут меня «засосало»…. Впечатления были неизгладимыми, до сих пор картинки стоят перед глазами. Буквально через месяц мне очень помогло мое новое увлечение, но это уже плохая история.

Сегодня лазила по сайту в поисках интересного и наткнулась на эту книгу, ностальгия одолела…

http://www.fictionbook.ru/ru/author..._vladimirovich/

---

Навеянное

Удивляет меня непомерная любовь человека к животным. Не понимаю я охов и вздохов по поводу «бедненьких собачек». Удивляюсь тому, что семьи тратят на своего питомца по 5-10 тысяч рублей и часами рассказывают о том, как варить бульончик, где лучше брать косточки и мяско посвежее. Если оказываюсь свидетелем подобных разговоров начинаю чувствовать себя живодером. Так хочется крикнуть: «Рожайте детей! Возьмите ребенка из детдома, если вы уже не в состоянии родить своего». Я за домашних животных, я за всякую бездомную живность, мне их жалко и чем могу помогаю. Но тратить на их содержание сумму эквивалентную зарплате…

Удивляет меня как раз то, что таких людей становится все больше и больше среди моих знакомых. Все эти люди состоятельные, обеспеченные жильем, у них есть дети иногда даже внуки. Но вот отношения с младым поколением как-то не складываются…

Легко любить зависимое существо и гораздо тяжелее любить самостоятельное.

---

Посоветуйте

Всерьез задумалась о покупке ЖК-монитора, но меня останавливает низкая чистота (75 Гц) и "фоновость" картинки. Посоветуйте, при каком мониторе глаза устают меньше. С моим зрением это важно

Спасибо

---

Порученное

Так как сам Кактус в данное время занят более насущными проблемами, то поручили писать мне.

Гуляли мы с siniykaktus на 9 мая в Парке, узнали много нового... Увидели детский батут и конечно не смогли пройти мимо, но нас за это щедро вознаградили. Тетенька, явно бабушка какого-то ребятенка, звонит маме этого отрока:

- Ну, все, какой там тихий час! Наш тихий час накрылся батутом...

А еще в Ростовских парках есть шикарные фонтаны, и все возле оных фотографируются семьями...

А потом как водится на майскии праздники пошел сильнейший ливень. Поинтересовались мы у официантки, не протечет ли крыша в летнем кафе. Крыша не протекла...

Одним словом Полнолуние , господа...

---

Мемуары. Глава 17. МИЧУРИНСК (1944-45)

Конец войны. Отъезд в Ростов.

Комната была уже подготовлена - в центре, довольно большая, удобная, хотя тоже проходная. Электричество в городе было строго лимитировано, но Жак добился, чтобы его нам включили из внимания к его военным и литературным заслугам. Хозяйка была не очень приятная, но с элементами культуры (кажется, счетовод), и мы с ней и ее двумя девочками-подростками жили вместе мирно.
Сережа с первого же дня начал учиться. Мы приехали как раз к началу учебного года. Первого сентября Жак пошел в Гороно за направлением, но там никого не было - все разбежались по школам. И только случайно оказавшийся там директор школы заговорил с Жаком, посмотрел Сережины отметки и, конечно, сразу забрал его к себе. Позже мы убедились, что школа эта не очень удачная и перевели его в другую. Несмотря на смену школ, педагогов, требований, учился Сережа все время хорошо.
И тяжелые условия тоже ему не мешали. Еще в Борисоглебске, когда у ребят были экзамены, Жак увидел на складе жмыхи и попросил их ему выписать. Когда завскладом поинтересовался, есть ли у него поросята, Жак очень серьезно ответил: ”Два”. И действительно, грызя эти брикетики (они были еще довольно масляными), ребята могли спокойно заниматься. Да и я их с удовольствием грызла.
Но, насколько я помню, друзей у Сережи там не было. Да и мы там ни с кем особенно не были связаны. Были приятельские отношения с одной моей сотрудницей, муж которой погиб в Выборге в последний день финской войны, да еще с одной молодой докторшей. Но эти отношения не продлились в нашей дальнейшей жизни.
Жак работал в своем клубе, стараясь разнообразить программу. Клуб этот был местом притяжения для местной молодежи, особенно девушек. На танцевальные вечера летчикам-курсантам разрешалось приводить знакомых девушек. И перед входом всегда толпилось много желающих танцевать и упрашивающих парней их провести. Кроме танцев, было и кино, и самодеятельность (даже акробатика).
Жак написал и поставил скетч о стремлении эвакуированных вернуться в родные места. И действительно, чем ближе был конец войны, тем сильнее тянуло нас домой, хотя мы смутно представляли себе, что нас там ждет, и не знали, сумеем ли мы вернуть себе свое жилье.
Но Ростов уже не был пустым для нас: туда возвращались близкие люди, налаживалась жизнь. Постепенно все наши мелекесские спутники тоже уезжали. Правда, не все ехали в Ростов. Старший брат Жака с семьей уехал в Краснодар: его жена получила оттуда вызов на работу в Краснодарэнерго. Там они и остались. Сестра Жака Лия с мужем, попавшая в эвакуацию в Армению, поехала работать куда-то на Кавказ. Но Доня и Раха были уже в Ростове. Доня работала в библиотеке им. Маркса и писала мне о жизни библиотек, о том, что вернулись наши близкие друзья по работе - Муратова и Рабиновичи, и, хотя большинство не имело еще своего угла, все же их письма волновали и внушали надежду на приближение возврата к прежней жизни.
В середине зимы мы получили страшное известие: во время поездки Миры с семьей в Майкоп (куда Исай получил назначение на работу в Суворовское училище) она на пересадке в Белореченске, выйдя из вагона, поскользнулась, упала, и поезд, в эту минуту чуть-чуть двинувшийся назад, размозжил ей ногу - ее пришлось ампутировать. А ехали они с Розой Абрамовной. Все это было невероятно тяжело.
И тут на высоте оказался Давид. Он в это время уже был отозван с фронта как большой специалист по статистике - уже начинался сбор материала по истории войны. Он сумел приехать на несколько дней и во многом помог.
Когда врачи разрешили, они уехали в Майкоп и прожили там несколько лет. Правда, в Суворовском училище Исай преподавал недолго: бдительное начальство раскопало некоторые подробности его биографии и отказалось от его услуг. Но он перешел на работу в какой-то техникум. Потом они уехали в свой родной Днепропетровск. А бабушку Раха забрала, как только получила квартиру.
Возвращаюсь в Мичуринск 44-45-го. Я пошла работать по своей уже освоенной специальности – медстатистиком в госпиталь. Госпиталь наш был уже в глубоком тылу, поэтому работа шла спокойно. Там были в основном терапевтические больные, и большей частью из местного гарнизона. Это были молоденькие мальчики 1927 г. рождения, которые уже, к счастью, не успели попасть на фронт. Это были парни из освобожденных областей, очень слабые и истощенные. После окончания войны многим из них дали отсрочку по состоянию здоровья. И у нас они много болели - пневмонией, дизентерией и т.п. Были и смертные случаи. А в мои обязанности входило и оповещение родных. В отношении солдат порядок был для меня более легкий: мы посылали извещение в военкомат, а они уже сообщали семье о потере. А вот если умирал офицер, то я должна была направить сообщение по его домашнему адресу. И я с тоской думала, как ненавистен будет этим людям мой почерк. Иногда приходили отклики от матерей и жен, которые просили рассказать какие-то подробности... А мы не всегда могли это сделать... Например, один солдатик умер в страшных мучениях от столбняка (обычно им делали прививку от этой болезни, но, очевидно, или опоздали, или вакцина была недоброкачественная). Как же мы могли писать об этом... А бывали (и часто) случаи, когда родные были в оккупированной местности и связи с ними не было. Так они и не узнали о судьбе дорогого им человека. Один молоденький офицер (это было еще в Воронеже), которого как-то особенно любили и врачи, и сестры, много рассказывал о своей маме, живущей в Ленинграде, и всех звал после войны приезжать к ним в Ленинград. А потом он умер от гангрены, и мы не могли написать об этом его матери. Впрочем, неизвестно, пережила ли она блокаду. Иногда недалеко живущие матери приезжали на могилу и заходили к нам. Наш комендант их провожал на кладбище, и мы пытались найти слова для утешения. А как их найдешь?
Я всегда удивляюсь: почему обычная норма человеческих отношений часто воспринимается как особенное благодеяние. В госпиталь как-то пришло письмо от одной женщины из Брянска, разыскивавшей своего сына из мичуринского гарнизона. По ее сведениям, он был направлен в наш госпиталь. Я выяснила, что его сразу направили в другой госпиталь, пыталась разыскать его, посылала запросы. Интересно, что мои сотрудницы, очевидно более трезво смотревшие на мир, мне сказали: ”А Вы в своих запросах ссылайтесь не на мать, а на начальство...” Так или иначе, я ничего не добилась и написала об этом матери. Через некоторое время она все же узнала, что мальчик умер в Тамбове от пневмонии. Она съездила туда и на обратном пути специально сделала остановку в Мичуринске, чтобы поблагодарить меня за отзывчивость.
Быт был по-прежнему трудным. Очень дорогая была картошка. При этом она продавалась не на вес, а котелками. Мне кажется, что в солдатский котелок входило примерно два кило. Но хотелось выбрать котелок (стоил он 100 рублей), в котором картошки были теснее уложены и, может быть, на одну картофелину было больше. И хотелось вычислить, что выгоднее: мелкая картошка, оставляющая меньше просветов, или крупная, дающая меньше отходов. Вот и бродишь по рынку, взвешивая и присматриваясь...
Очень мы обрадовались, когда в магазинах появились наши знакомые кабачки, хоть об их поджаривании не мечтали, но все же разнообразие. А у местных жителей они не только спросом не пользовались, но они брали их лишь как нагрузку.
Нелегко было и с приготовлением пищи. Помню, что одно время мы топили печурку кукурузными кочанами. Только незадолго до нашего отъезда Жаку удалось достать торфа. Но он должен был сам за ним поехать. Хозяйка поехала с ним - помочь, так как Жак обещал, что весь неиспользованный запас останется ей. И она зорко следила за мной, чтобы я экономно его тратила.
Летом удалось отправить Сережу в лагерь за городом. Мы там побывали, порадовались, а когда ехали назад на грузовике, с нами ехала какая-то женщина, очевидно родственница кого-то из работников лагеря, и везла, даже не пряча, буханку хлеба. И одна из матерей шепнула: ”А ведь это взято у наших детей”.
Работая в своем клубе, Жак много писал. Там была написана поэма о летчиках “Обычный случай” с характерными для того времени строчками:
И хвалит Симонова часто
И Лермонтова иногда…
и с такой жаковской концовкой:
Пускай судьба другими вертит,
А этим не сгореть в огне.
Сильней судьбы, сильнее смерти
Такая дружба на войне!
Эту поэму он с некоторыми сокращениями с успехом читал на выступлениях.
Мы довольно часто бывали в театре. Мне сейчас трудно судить о его уровне - тогда мы радовались каждой искорке культуры, но удовольствие мы получали. Насколько помню, там мы впервые посмотрели “Так и будет!” Симонова - эту пьесу я люблю до сих пор и еще очень люблю веселый задорный спектакль “Дорога в Нью-Йорк”.
Жак печатал в “Мичуринской правде” (тогда почти у каждого города была своя правда) театральные рецензии, поэтому для нас всегда были обеспечены хорошие места.
В Мичуринске я еще раз убедилась в том, что, несмотря на происхождение (и дед, и отец были коммерсантами) и на специальное образование (коммерческое училище), я абсолютно не способна к коммерции. Это подтвердилось и в наше время, когда я попыталась играть в настольную игру “Менеджер”. Меня обыгрывали не только Вася и Оксана, но даже и семилетний Алеша.
Как-то в Мичуринске мы вдруг получили по карточкам белые булочки. Опытные люди объяснили нам, что продажа этих булочек на рынке даст нам возможность купить не только темный хлеб, но и что-нибудь к хлебу.
Я храбро отправилась на рынок. Очевидно, я назначила слишком доступную цену. Меня окружили, совали деньги, хватали булочки. Я растерялась - боюсь, что это бы кончилось неудачей. Но есть - и много - на свете хороших людей. Какая-то энергичная женщина взяла меня под свою опеку, отогнала людей, организовала спокойный порядок продажи.
А война стремительно шла к победному концу. Мы даже уже как будто привыкли к нашим успехам и спокойнее к ним относились. Но падение Берлина, о котором было объявлено на вечере в клубе, вызвало, конечно, взрыв радости. Теперь уже не было никакого сомнения: это уже окончательная и полная Победа! Теперь мы с нетерпением и напряжением ждали известия об официальном признании этой Победы и конце войны.
И вот в 4 часа утра постучала к нам хозяйка и позвала слушать радио. Мы стоя прослушали Левитана, объявившего о полной и безоговорочной капитуляции. Но когда он закончил и мы взглянули на хозяйку, потерявшую на войне обоих сыновей, то поняли, что тут нельзя бурно радоваться. Мы быстро ушли к себе и там уже дали волю своим чувствам. Радовались, конечно, все, но я не помню такого беззаветного ликования, какое было в Москве и, кажется, в Ростове.
Мы очень почувствовали тогда, что вокруг нет близких людей. И в госпитале мне показалось, что люди уж слишком озабочены организацией праздничного вечера. Это огорчало, но радость была так велика, что омрачить ее ничто не могло.
Немного тревожила мысль, не случилось ли чего-нибудь в эти последние дни с нашим Ленькой, сыном моего старшего брата Виктора. Леню призвали в феврале 42-гогода, когда ему только-только исполнилось 18. И всю войну он прошагал с кабелем на плече, проверяя и исправляя связь, и чудом уцелел, даже ранен не был, хотя один раз осколком были разорваны бумага и конверты, приготовленные им для письма. Но и от него скоро пришло радостное письмо. Правда, его задержали в армии еще на два года, и за это время с ним тоже могло что-нибудь случиться (его товарищ, ехавший на мотоцикле, зацепился за специально натянутую проволоку, перевернулся и погиб). Но мы этого тогда не знали. В 1947 г. Леня вернулся, поступил в РИИЖТ и после окончания его работал инженером. Позже он женился и переехал в Краматорск – на родину его жены.
После войны мы могли подсчитать те человеческие потери, которые особенно больно нас задели. Погиб на фронте Меер, уничтожены фашистами несколько родственников-евреев: жена моего дяди - учительница музыки Розалия Борисовна (родная тетя Евгения Шварца) и ее сын - профессор-психиатр Виктор Владимирович Браиловский, очень способный человек с разносторонними интересами. Он был старше меня лет на 7, но всегда был очень внимателен ко мне, и мы с ним всегда дружили, хотя он много лет жил и работал уже не в Ростове. И погиб в Пятигорске, откуда не успел уйти. Вместе с ним погибла и его семья: жена, теща и маленький сын. Только старшему сыну Алику отец успел достать документы (ему было лет 15-16), и он уцелел, а после освобождения Пятигорска разыскал каких-то родственников. Но я с ним не связана. Погибла в Ростове и жена дяди моего мужа энергичная тетя Катя. Из общих потерь я тяжело пережила гибель Гайдара. И, конечно, ростовская писательская организация пострадала очень серьезно. Под Вязьмой попала в окружение и погибла редакция фронтовой газеты “К победе”. Спаслись только Анатолий Софронов, попавший перед этим в автомобильную аварию и находившийся в московском госпитале, да еще бежал захваченный немцами И. Котенко.
Подробности гибели работников редакции, в которой были писатели и журналисты Ростова, нам неизвестны. Но среди них было несколько человек, в той или иной степени нам близких. Это были Гриша Кац, о котором я уже говорила, Саша Бусыгин - небольшой писатель (ему, бывшему рабочему, не хватало культуры), но очень чистый и честный человек, Миша Штительман - талантливый писатель, автор “Повести о детстве”. Через много лет после войны мы оказались соседями с сестрой Саши Бусыгина, врачом Варварой Ивановной, и очень с ней подружились. Она каждый год, до самой своей смерти, собирала друзей в день рождения Саши, и мы с Жаком стали бывать на этих встречах.
А потом мы еще узнали, что наш старый друг, редактор “Ленинских внучат”, детский писатель Полиен Николаевич Яковлев, о котором очень тепло писала Вера Панова и очень хорошо вспоминали все его молодые работники, был расстрелян фашистами. Погибли Женя Безбородов и Лена Ширман.
Я говорю здесь только о самых значительных, близко нас касавшихся потерях.
Вскоре после войны был получен приказ о расформировании госпиталя, и мы уже начали думать о возвращении в Ростов. Но для этого надо было, конечно, дождаться демобилизации Жака. Через некоторое время его вызвали на медкомиссию. Там изумились, как он мог попасть в армию с таким зрением, и сняли его с военного учета.

@темы: Воспоминания

---

Фразочка

Сегодня в библиотеку заходит хорошо одетая девушка-студентка и просит ей помочь.

- Добрый день. Вы не могли бы мне найти учебник по курсу "Цены и образование", мне контрольную надо сделать.

- Боюсь, что по этому поводу лучше обратится в другое учреждение...



Скоро сессия, господа

---

"Похороните меня за плинтусом"

Обязательно прочтите повесть Павла Санаева "Похороните меня за плинтусом". Это действительно лучшая книга о детстве, я думаю, что в ней каждый увидит себя. Я по доброму заливалась хохотом и вспоминала себя в этом возрасте. Отчетливо помню как меня мама за косички привязывала к стулу в первом классе, чтобы я не сутулилась при выполнении домашнего задания. Через год правда знающие люди (врачи-офтальмологи) поведали моем маме, что у ребенка серьезная стадия близорукости и она просто не видит линеечек на тетрадном листе, меня отвязали.

Очень импонирует авторский юмор и всепрощение ребенка взрослых.

Два слова от автора... http://www.ruskino.ru/pavel/povest.php?page=1

Повесть

http://lib.aldebaran.ru/author/sanaev_pavel/



Прочтите ее хотя бы для того, чтобы не повторять ошибок наших родителей. И научиться любить

---

Мемуары. Глава 16. БОРИСОГЛЕБСК (1944)

Знакомство с О. Стиро.
Переезд в Мичуринск.

Борисоглебск – небольшой (по переписи 87-го года – 69 тыс. жителей) уютный старинный городок, не пострадавший от войны. Мы прожили в нем меньше года (с декабря 1943 по сентябрь 1944), и впечатление у нас осталось приятное. Жизнь был по-прежнему полуголодная, а в отдельные периоды даже голодная. Но квартира была более городской, даже с электричеством, хотя и с "удобствами во дворе". Жили мы своей маленькой дружной семьей. Моя работа позволяла мне больше бывать дома, с семьей.
Были интересные люди, мы опять немного приобщились к культуре: напротив была библиотека, и мы с Сережей по очереди ходили читать в журнале продолжение "Двух капитанов". Был даже театр.
Жили мы в довольно большой, но проходной комнате. Жак снял две комнаты, но, пока нас не было, уступил лучшую (по мягкости и благородству своего характера) своему сотруднику (ставшему потом украинским поэтом) с его молодой женой. Прежняя жена этого сотрудника с детьми оказалась на оккупированной Украине. Как известно, ни одно доброе дело не остается безнаказанным, и, когда мы приехали, о "возврате" комнаты говорить не пришлось. А летом, когда Жак уехал на переформирование, нас с Сережей выселили и дальше, в кухню. Но Жак не был бы Жаком, если бы извлекал уроки из людской неблагодарности. Он всегда утверждал, что добро и расчет несовместимы.
Работал Жак в дивизионной газете, всегда подчеркивая, что это военная, секретная газета. На что Леля весело отвечала, что все ребята в школе заворачивают завтраки в эту газету. С ним работал интересный человек, кажется, из Днепропетровска - майор Пресс. Мы с ним дружили, он нам даже в чем-то помогал. И случилось так, что именно от него я впервые узнала о развивающемся в нашей передовой стране государственном антисемитизме. В Воронеже мы немного с этим сталкивались, но на низком, бытовом уровне - какая-то девчонка толкнула и обругала Сережу... В Мелекессе я этого совсем не помню (хотя уличные "дразнилки" были явно антисемитскими). А тут было совсем другое. Когда Жак уехал (он уехал из Борисоглебска раньше нас), я подумала: война явно идет к концу, и после демобилизации Жак (об этом уже говорили) будет иметь право выбора местожительства. Так, может быть, стоит подумать о переезде в Москву, где у него будет больше возможностей для литературной работы. Чтобы подготовить такой вариант, я попросила Пресса позондировать возможности моего устройства в Москве (он ехал туда в командировку). Наверно, это было очень наивно, но дело не в этом. В Москве Пресс через З.С.Живову, уже вернувшуюся из эвакуации и работавшую в Библиотечном институте, связался с библиотечным деятелем Игн. Желобовским. Тот очень живо откликнулся на эту идею (он бывал в Ростове и знал меня) и предложил начать с преподавания в библиотечном техникуме под Москвой, в Малоярославце. Но потом задумался и сказал: "Да нет, ничего не выйдет". И объяснил почему...
Я довольно быстро устроилась на работу в редакцию радиовещания. У нас был маленький коллектив - заведующая, довольно милая, хотя и не очень умная женщина, два сотрудника - я и учительница Сима Корейша, с которой я поддерживаю связь до последнего времени, и молоденькая дикторша. Кроме местных известий, для которых мы собирали материал о промышленности, сельском хозяйстве (опять мне пришлось осваивать новые термины и трудовые процессы) и культурной жизни города и района, мы готовили встречи с разными деятелями, концерты самодеятельности и т.п.
И Жак иногда выступал у нас с беседами и стихами. Забавно, что при встречах не только с передовиками производства, но и работниками культуры, тексты писала я (по их просьбе). Работать мне было нетрудно, и я вполне укладывалась в рабочее время, если не надо было вечером присутствовать на передаче.
Но с едой было по-прежнему трудно. Обед, полагавшийся Жаку в офицерской столовой, брали домой дети и вдвоем съедали его перед уходом в школу - они были во второй смене. Причем ходила за обедом обычно Леля: нам казалось, что повар ей дает лишнюю ложку каши. А мы с Жаком, придя домой на перерыв (там все было близко), ели обед, который мне давали в столовой ремесленного училища. На первое - суп-затируха (мучной), на второе - немного каши. Перед закрытием столовой, когда ребята были уже накормлены, можно было получить "добавку", и Жак терпеливо ждал этого момента (надо было рассчитать: не слишком рано, не слишком поздно) - авось достанется еще несколько ложек.
А вот когда в первой половине января у Лели украли наши хлебные карточки, это был очень тяжелый период. К счастью, у нас оставалось 600 граммов в день – жаковский паек. На четырех человек это была почти блокадная норма. И тут не могу не вспомнить характерный для Жака момент: когда мы в перерыв пришли домой и от соседей узнали о нашей беде - Леля шла домой со слезами - Жак первым делом попросил меня зайти в школу и успокоить Лелю. Эти две-три недели дались нам очень трудно. Даже наша квартирная хозяйка потихоньку от своих родственников совала мне кусочки хлеба. А Жак так заметно похудел, что его начальство обратило на это внимание - ему выписали кусочек супового мяса и какую-то кислую капусту. Это было как раз перед 31-м января - днем рождения Жака. К тому же 31-го по тогдашнему порядку уже можно было взять хлеб по февральским карточкам. И когда после долгой голодовки (которую ребята стоически перенесли) мы поели досыта ("макучку" из хлеба с постным маслом), то сразу отвалились, легли и не могли провести намеченную культурную программу празднования. И Жак, который перед этим с тоской говорил, что мечтает нас когда-нибудь накормить, смотрел на нас торжествующими глазами ( в период "бескарточья" один раз удалось в пекарне получить буханку(!) хлеба - это было незабываемое счастье).
Поздней весной в Борисоглебск приехал Воронежский театр с хорошими актерами. Было решено вернуть его из эвакуации, но здание театра в Воронеже еще не было восстановлено, поэтому областное начальство его направило пока в Борисоглебск, где было очень неплохое здание театра.
Мы, конечно, очень обрадовались, а потом оказалось, что жизнь приготовила нам приятную неожиданность. Когда мы, соскучившиеся по культурным развлечениям, пошли на спектакль, Жака в фойе окликнула красивая женщина и сказала ему, что она – Ольга Александровна Стиро, ростовчанка, завлит этого театра и знает Жака по его выступлениям. Правда, Жак почти не успел с ней пообщаться, так как ему скоро пришлось уехать. Но знакомство уже состоялось, и нам с Сережей оно очень скрасило жизнь в последние месяцы пребывания в Борисоглебске.
Вообще, как я уже говорила, жизнь в Борисоглебске была спокойнее и легче, чем в Воронеже и Мелекессе. Наверно, самой важной причиной этого было то, что радовали военные сводки. Еще с лета 1943-го года появились "важные сообщения", когда Левитан объявлял об очередном освобожденном городе. Помню вечер, когда было 5(!) таких сообщений. И еще помню мартовский (по-моему) вечер, когда наши войска перешли государственную границу. И мы так радовались, что решили тут же отметить это событие - съесть что-то, оставленное на утро.
У ребят появились товарищи (запомнился Костя Борщев, с родителями которого, врачами, Сережа вел долгие споры о Маяковском), у Сережи было даже первое увлечение.
Весной нам дали и даже вспахали большой (20 соток) огородный участок, на котором мы с Сережей много работали и получили потом хороший урожай картошки и кукурузы, но, к сожалению, нам не удалось его использовать.
Эта в какой-то мере наладившаяся жизнь внезапно оборвалась из-за непонятного недоразумения. Жаку пришел вызов из Москвы, от какого-то высокого начальства. Ни мы, ни его непосредственное начальство не могли понять, в чем дело, но приказ есть приказ, и Жака направили в Москву. Но и в Москве не могли доискаться, кто и зачем его вызывал и, недолго думая, отослали в Воронеж, в штаб округа, а там он получил назначение во фронтовую газету. Когда он туда прибыл, там быстро разобрались, что с его зрением он на передовой не пригоден, и послали его в резерв, в Липецк. Там он маялся месяца два, пока ему дали должность заместителя начальника клуба школы ночных летчиков в Мичуринске.
На память об этих переездах осталось стихотворение о Карачеве "Прифронтовая тишина", а о его посещении Мелекесса - "Белый сад". Вообще Жак во время войны печатал много стихов и в своих армейских, и в городских газетах.
Уезжая в Москву, Жак увез с собой Лелю. Нам казалось, что нельзя упустить такую возможность дать ей повидаться с родными, от которых она так давно была оторвана. Но мы предполагали, что она опять вернется к нам, так как там у них жизнь была очень сложной, даже труднее, чем у нас: Женя (мой брат) был тяжело болен – у него была открытая форма туберкулеза легких, и он почти все время находился в больницах. Женя маленькая работала время от времени, в зависимости от состояния своего здоровья. Основным работником была 19-летняя Норочка, которой в это время удалось поступить в мединститут. Но мать Лели ни за что не хотела ее отпустить, отец, очень к Леле привязанный, но понимавший, что у нас ей все же лучше, не хотел настаивать, чтобы не травмировать жену.
И остались мы с Сережей вдвоем. Было нам трудно, и тоскливо, и голодно. Но мы продолжали работать на огороде, и уже в середине лета он начал нас вознаграждать: как-то я по совету сторожа, с которым мы были в дружбе, подкопала несколько кустов картошки (он меня заверил, что от этого урожай не пострадает), и мы позволили себе такую роскошь, как вареная картошка (обычно мы ели только суп с несколькими картофелинами)...
И вот в это трудное время знакомство и встречи с Ольгой Александровной и ее семьей вносили в нашу жизнь много радости. Нам был открыт доступ в театр - этот отголосок прежней мирной культурной жизни. А главное - мы часто бывали у них дома (они жили в гостинице рядом с нами), встречались там с интересными людьми, слушали театральные беседы, играли в маджонг. Ну и, честно говоря, нас всегда чем-нибудь угощали (театр получал хорошие пайки), причем делали это умело и тактично.
Жила Ольга Александровна со своим мужем, театральным художником Николаем Ипполитовичем Даниловым, очень симпатичным человеком, и сыном от первого брака Володей. Володя был немного моложе Сережи и очень к нам потянулся - мать была очень занята, и он был, по-моему, одинок. А у Сережи были каникулы, и они проводили вместе много времени. Володя Радкевич и на огород с нами ходил, и помогал привозить овощи на тачке.
После нашего отъезда связь с этой семьей прервалась, но по возвращении в Ростов, когда я уже работала в отделе культуры, мне удалось помочь сестре Ольги Александровны Тане поступить к нам в хорошую библиотеку с приятным коллективом. У Тани был трудная судьба, о которой мне О.А. рассказывала еще в Борисоглебске. После окончания пединститута она была угнана в Германию, что по тогдашним неправедным законам мешало ей нормально жить и работать. От нее я получала сведения об этой семье.
Но подробно о трагической истории Володи Радкевича мы ( как и вся страна) узнали из книги Жигулина "Черные камни".
В конце лета, перед самым началом учебного года (Сережа перешел в 7-й класс, поменяв уже 4 школы, но не снизив уровня), Жак приехал за нами, чтобы перевезти в Мичуринск, где уже была подготовлена комната.
На этот раз меня отпустили быстро – это было не военное учреждение. Огорчала только невозможность реализовать плоды нашего труда. И везти картофель было невозможно, и продать не было ни времени, ни возможности: у всех кругом был собран свой урожай. По чьему-то совету мы отдали весь урожай на переработку, получив взамен небольшой мешочек крахмала, который нам мало помог. А мешок кукурузы мы все же взяли с собой, что осложнило нам поездку и мало принесло пользы – наверно, не хватало топлива для ее разваривания. Переезд был нетрудным, он даже как-то не запомнился, и мы приехали в Мичуринск – последний этап нашей военной одиссеи.

@темы: Воспоминания

---

С любовью к Дон-ТР

"Ну, вот парад и закончился. Тепрь гуляния плавно перетикают в места не столь отдаленные... Там будут развернуты полевые кухни и ветеранам нальют боевые сто грамм"

---

С днем Победы!

Наверное - это единственный праздник, который празднуется всеми на пост-советском пространстве.

Вечная память ушедшим защитникам