В Ростове было поспокойнее, там было много родственников деда и бабушки (их братья и сестры) и, передав кооперативу служащих свое «дело» - магазин тканей, семья снялась с нажитого места.
Морем с приключениями и страхами – по рассказу тети Миры – добрались до Астрахани, а затем и до Царицына по Волге, откуда поездом приехали в Ростов. Через некоторое время поселились в доме Модиной на Сенной улице (между Малым и Ткачевским). Затем перебрались на Старопочтовую (ул. Станиславского в советское время) между Большим и Казанским. Здесь мама продолжала учебу в сов.труд. средней школе (здание на Старом базаре). Здесь она подружилась уже на всю жизнь с Мусей (Марией Павловной Горевой), Полиной Ивановной Петровой, будущей известной ростовской актрисой театра Горького, Оленькой Мюллер, позднее мамой Миши Каца, Гришей Кацем, известным ростовским поэтом и другом дяди Бини. Подруг и друзей было много. Училась мама все годы хорошо. После окончания школы встал вопрос, что делать дальше. Дед при советской власти был зачислен в «нетрудовые элементы» и «лишенцы» (лишен избирательных прав, что затрудняло получение высшего образования). Надо было идти работать, чтобы получить «рабочий стаж», открывавший дорогу в ВУЗ, хотя и с большими сложностями.
Володя Соломин, Светик Башмаков – двоюродный брат М.П.Горевой, рано погибший, был взят за свое княжеское происхождение. Меир зарабатывал стаж на чугунно – литейном заводе (б.им.Ченцова) – работал молотобойцем. Мама становится счетным работником в горстатотделе, куда ее устроил Давид. Дядя Давид, уже закончивший экономический факультет Ростовского университета под руководством профессора – статистика Авдея Ильича Газулова, принимал активное участие во всероссийской (всесоюзной) переписи. Привлек он этой работе (дядя Давид) и маму. У меня сохранилась справка о ее работе по переписи. Постепенно разлетались братья, и дед с бабушкой перебрались на новую квартиру, в доходный дом Перлиных по Чеховскому переулку 15/17. Три комнаты и кухня, которую они делили с Соколиками (сестрой бабушки тетей Леной и ее мужем дядей Соломоном). Мама поступила на экономический факультет университета (будущий финансово – экономический институт, позднее РИНХ (Ростовский институт народного хозяйства) на отделение бухгалтерского учета. Но проучилась она два или три года, помешало то, что она вышла замуж за моего отца (в 1930г.).
Время было трудное, по молодости лет веселое, вокруг были интересные люди, и мама вспоминала это время как самое счастливое в своей жизни.
Уже на Старопочтовой у дяди Бини и Фои до его отъезда в Ленинград бывали их друзья, поэты и писатели, художники и будущие ученые. Было шумно и весело. Здесь мама познакомилась с Бусыгиным, Фадеевым, Киршоном, Кацем, молодым Шолоховым, Миррочкой Браиловской и Лидочкой Кац, сестрой Гриши Каца, художниками К.Ротовым и Валенином Бродским. Мама училась вместе с известным артистом Швейцером, знала Володю Соломина и мн. других. Мама была молодой и красивой и пользовалась успехом. Гриша Кац, бывший большим и сердечным другом мамы, посвятил ей одно из своих стихотворений, за строчку из которых ему досталось от «Комсомольской правды» тех лет. Что – то «о твоих стыдливых коленях». Есть фотографии тех лет (с Гришей и Меиром) в парке Горького. Театры, концерты, выступления Маяковского. Хрестоматийны два события с ним (Маяковским) связанные. Грише Кацу, бывшему у него в номере гостиницы, он подарил свою ручку, которой ему, по его словам, хорошо писалось в Ростове и еще В.К Жак, тогда начинающий поэт, читавший свои стихи по просьбе Маяковского по тогдашней манере нараспев, удостоился следующей фразы Вл.Вл.: другому молодому поэту, читавшему ему свои стихи он (Маяковский) сказал: «Не вой, как Жак!»
А потом появился приехавший сюда из Грозного Павел Барсуков, быстро выдвинувшийся как комсомольский работник. Сначала он был директором школы. Быстро отбил маму у ее поклонников и уже в январе 1930г. после свадьбы Миррочки и Бини шутливо подписали поздравление «Следующие». Первый ребенок у молодоженов – девочка погиб из –за халатности персонала роддома. В ноябре 1933года уже в частной клинике известной акушерки Сопсович (на Никольской между Казанским (Газетным) и Ворошиловским (Большой пр.) появился и я. Вскоре после этого отец уже работал на Д.Востоке (см. главу об отце), мы с мамой уехали к нему. Приезжала туда, чтобы помочь маме с малым и бабушка Елена Ивановна – мать отца. В 1936г. мы вернулись в Ростов.
После трагедии с отцом, мама работала счетным работником сначала на обувной фабрике им.Микояна, а потом перешла работать в плановый отдел треста «Ростовстрой», который тогда помещался на Энгельса (Б.Садовой) в доме рядом с гостиницей «Московской, в войну здание было разрушено. Нам с мамой очень повезло. И то, что отец отправил нас в Ростов, и то, что мама осталась на девичьей фамилии Жак, да и контора Ягоды, а затем Ежова не управлялись с валом Большого террора, но до нас они не дотянулись. Хотя страх тех лет мучил маму вплоть до 60-х годов уже после посмертной реабилитации отца.
Мои воспоминания до начала войны связаны с походами с мамой по врачам, мама забирала меня после работы из детского сада. Помню в 1938 или 1939г. в день 8 Марта женщин отпускали раньше, мама зашла за мной. Был теплый весенний день, мама была в жакетке и берете, такая молодая, веселая и красивая. Мы часто бывали с ней в гостях у ее друзей, да и у нас на Чеховском гости не переводились. Друзья, родственники, знакомые. Помню Гришу Каца, мужа тети Лиды, - сестры отца, - он был военным летчиком, очень мне нравилась его форма, это же обстоятельство привело к тому, что я запомнил посещение Чеховского тетей Бетей Соколик и ее мужа Евг.Когана – он был железнодорожник, и они носили тогда тоже военизированную форму с кубиками в петлицах.
1940г. запомнился болезнью мамы. У нее был фурункул на колене. Температура за 400 . Пригласили военврача из госпиталя СКВО на Газетном. Он вскрыл фурункул, мама быстро поправилась. Помню наши с ней походы к «Жакам» Миррочке и дяде Бини, и на Подбельский к Иофиным. Однажды, вечером после работы мамы мы поехали с ней к нашим на Подбельский, где жили дядя Исай с тетей Миррой и Нонночкой, Рода и Меир с Галкой и Котом, тетя Оля Иофина и ее Леночка Мкртчян. Пуржило, мама везла меня на санках. Было страшно и холодно. Порыв снежного заряда сорвал с санок лежавшие у меня на коленях коробки с игрушками. Помню, как мы их собирали на ветру в метелицу, как замерзшие добрались, наконец, к Иофиным.
Уже явно надвигалась война. На работе у мамы шли занятия по ПВО и ПВХО, у нас хранится справка о сдаче мамой каких – то зачетов по этим «предметам».
А потом пришла война. Если бы не Иофины, уже перебравшиеся в Днепропетровск и забравшие нас с бабушкой и мамой, мы бы сами скорей всего не выбрались и оказались бы в Змиевской балке, где осталось почти все еврейское население города. Повезло, что управляющим трестом «Ростовстрой» был Катаев, замечательный человек, хорошо относившийся к маме. Перед приходом немцев он уйдет в полк народного ополчения и погибнет на фронте. После войны одна из улиц города, около РИСХМА получит его имя.
Когда мама пришла за разрешением на отъезд в эвакуации, сидевший в кабинете управляющего секретарь парткома начал кричать на маму: «Что Вы панику разводите, кто Вам сказал, что немцы дойдут до Ростова?» (Это было опасно, можно было «влететь» за распространение панических слухов). Мама расплакалась, выручил Катаев? «Ну что ты на нее напал. Есть возможность уехать, пусть уезжает». Сколько евреев комсомольских и партийных работников так и не смогли ухать в сентябре – октябре 1941г. и оказались на оккупированной немцами территории и погибли в Змиевке и тюрьмах.
Поездом мы через Лихую добрались до Сталинграда, пыльного, деревянного города с заводскими поселками, трубами предприятий и огромной Волгой с пароходами и огромным количеством людей, скопившихся здесь, ожидая отправки вверх по Волге и в Астрахань. Мы ждали парохода на Ульяновск. Мама, вместе с «девочками» Иофиных. Наконец, мы погрузились на пароход. Мы с бабушкой в каюте на палубе. Мамы наши - в трюме. Мы поплыли в эвакуацию. Начиналась новая глава нашей жизни.
В Ульяновске мы долго не задержались и Исай (муж тети Миры) вытащил всю нашу мешпуху в маленький русско – татарский городок, сохранивший все черты русского уездного городка, Мелекесс, расположенный среди прекрасных левитановских лесов Заволжья на реке Черемшан. Началась наша мелекесская эвакуация. Теперь (после войны) этот город стал одним из наших центров атомной промышленности Димитровоградом и портом Волжского водохранилища после подъема воды при строительстве Куйбышевской ГЭС. Мы с Сергеем хотели, но так и не добрались посмотреть Мелекесс нашего детства.
Мама сразу же стала работать в столовой бухгалтером. При маминой щепетильности никаких преимуществ это не давало, днем тарелка супа ей, и я заходил после школы к ней и чего – нибудь перехватывал. Тяжелой и трудной была эта первая зима 41/42 года. Потом началась трудовая мобилизация, и мама с тетей Миррой уехали на торфоразработки в деревню Сабакаево, что освободило их от мобилизации на окопы, где было еще труднее.
До весны мама работала в Сабакаево, это – семь километров от Мелекесса, но очень скоро узнав, что она счетный работник, ее посадили бухгалтером (или счетоводом) в контору. Жила она на квартире в деревне, в воскресенье приходила домой, а рано утром в понедельник уходила назад.
Я не знаю обстоятельств ее возвращения, но весной 1942 г. она была уже дома и стала работать в артели «Пищевик» плановиком – экономистом. После приезда осенью 41г. Донечки, сестры мамы, с Волькой –мл., а затем летом 42г. Миррочки с Сергеем и Лешенькой и бабушкой Эсфирь Соломоновной, маме стало чуть полегче: и на огороде, и в добывании дров и питания на весь наш кагал. Мужчин в семье остался один дядя Исай, он работал преподавателем истории и английского в учительском институте, и жили они отдельно в двух кварталах от нас. Кроме отца, а мама еще чуточку надеялась, что он все – таки жив, хотя и находится в дальних лагерях без права переписки, была такая иезуитская формулировка, означавшая расстрел, все наши родственники мужчины были на фронте: дядя Давид под Ленинградом, дядя Биня при его белом билете и почти полной слепоте работал политработником в госпитале, где - то в прифронтовой полосе, дядя Меир был на Южном фронте в то время, потом под Ленинградом, Ава – в хим. войсках. Давид прислал бабушке свой аттестат, аттестаты были и у Донечки и Миррочки. Огороды, аттестаты, все работали, на хозяйстве была бабушка. (Э.С. болела и почти все время лежала) – все это сделало вторую военную зиму почти терпимой. Правда, менять уже было почти нечего из вещей. Помню, как жалко было, это уже в 43г. маме расставаться с последней своей ценностью – часиками. Но и они ушли за один килограмм сливочного масла и сани с березовыми бревнами. В 1943г. был окончательно освобожден Ростов. Мама списалась с Надей Жаровой, которая и до войны работала в тресте «Ростовстрой» зав.отделом кадров. Она была приятельницей мамы, и в начале 1944г. мама получили вызов из треста. Было много переписки, т. к. оказалось, что наша квартира была занята еще во время оккупации семьей, у которых разбомбили дом. В марте 1944г. мы с мамой, - бабушка оставалась с Донечкой и тетей Миррой, - уехали; ехали сначала поездом до Рузаевки, потом эшелоном до Харькова. Все было разбито там, где побывали немцы. И все – таки мы едем домой, чем дальше на запад, тем более чувствуется весна, под Харьковом уже зеленела трава и наливались почки. В эшелоне до Харькова мы ехали с тетей Галей Иофиной и маленькой Ларочкой. Страшное впечатление от разбитого вдребезги Харькова. А потом в набитом битком вагоне теплушке, на чемоданах мы с мамой приехали в Ростов. Очень долго стояли на станции Ростов – Берег и уже в темноте вышли у разбитого вокзала. В городе – комендантский час. До утра нас разместили на «вокзале» - в подвале Лендворца. И когда рассвело, мама со мной и нашим скудным и легким багажом мимо баррикады на вокзальной площади подошли к началу ул.Энгельса (Б.Садовой), но ее не было. Одни развалины. Утро было чудесное, свежее, солнечное, праздничное. А на развалинах оптимистичное: «Мы возродим тебя, родной Ростов» и деловитое: «Проверено. Мин нет. Ст.сержант Николаев». И мы пошли по Энгельса к центру. Закончился еще один период в нашей жизни – эвакуация, разгром фашистов, -было ясно, что в этом году их прогонят с нашей территории, - и наше возвращение в родной город.
6.08.05г.
(продолжаю после возвращения из больницы)
(продолжаю после возвращения из больницы)
Первые дни мы разместились в комнате тети Бети Соколик, которая радушно приютила нас после дороги. (Где были ее ребята – не помню, Наташа была у Абрама Соколика в Москве, а вот где был Юра – я не помню.) Тетя Бетя работала машинисткой в воен.трибунале в том же «модинском» доме на Горького (Сенной), где когда – то жили вместе с семейством тети Лены (Соколики) и наше жаковское семейство в годы гражданской войны после приезда из Махачкалы. Но у тети Бети мы побыли очень недолго и перебрались с мамой к тетушке Доре, родной сестре тети Бети, у которой на Семашко ниже Большого базара, на Баумана были две комнаты в коммуналке, и где она жила с сыном Витей (1936г.) и дочкой Таней (1939г.). Ходили мы и на Чеховский 15/17 (наша довоенная квартира). Она уже была занята людьми, которые надеялись, что «жиды» уже больше не вернутся. Надо было судиться, но мама с судами дела не имела. Кое – что мама увидела из наших вещей и забрала, но альбомов с Фоиными рисунками мы не нашли. С сентября 1944г. мы уже жили на Старопочтовой (Станиславского) у тети Кели и ее дочек тети Бети и Миррочки.
Тетя Келя очень интересный человек, умница и оптимистичный, добрый и доброжелательный человек. Она была замужем за своим дядей, в результате все трое детей (Буся – Абрам Кулешов, Бетя и Мирра) были очень болезненны. Буся был инженером, у него был сын Юра, оба они сравнительно рано умерли. У Юры (мама была русская) были две дочки.
Тетя Бетя была замужем за Фатилевичем (погиб на фронте). Война застала их в Ленинграде. Тетя Бетя чудом выжила в блокаде, но ее маленький грудной сын погиб. Тетя Бетя получила букет болезней, в том числе эпилепсию. Работала она бухгалтером и умерла уже в 70-х от рака. Миррочка – человек активный и контактный, работала на машинно – счетной станции на железной дороге. Тетя Келя училась в нахичеванской гимназии. Была близка к с.-р. В годы первой революции полиция хотела ее арестовать. Но они спутали имена: Келя и Коля. Искали Колю. Тетя Келя накинула платок, взяла канистру для керосина и избежала ареста. Была она человеком веселым и остроумным. Дом ее матери тети Юли, - умершей уже в эвакуации, - сестра моей бабушки, в первую революцию был местом хранения оружия и взрывчатки боевой дружины Нахичевани. Когда черносотенцы попытались там организовать погром (в Нахичевани), дружинники дали им отпор, погром не получился. После революции в годы до войны дядя Боря, муж тети Кели, был мелким торговцем, а перед войной торговал на Большом базаре в ларьке какой – то мелочью. Умер или перед войной или в начале войны.
Несколько слов о тете Бете Соколик. Ее дочка Наташа жила в семье ее дяди Абрама Соколика в Москве. А Юра – ее сын жил после войны с тетей Бетей.
Тетя Дора в 30-х годах была замужем за Анатолием Шишкеревым – донским казаком, перед войной или в начале войны они разошлись. (Смотри вставки Кулешовы – Соколики).