Мемуары. Глава 16. БОРИСОГЛЕБСК (1944)

среда, 10 мая 2006

01:14

lyambda

Лямбда окрестность множества Жизни

Знакомство с О. Стиро.
Переезд в Мичуринск.

читать дальшеБорисоглебск – небольшой (по переписи 87-го года – 69 тыс. жителей) уютный старинный городок, не пострадавший от войны. Мы прожили в нем меньше года (с декабря 1943 по сентябрь 1944), и впечатление у нас осталось приятное. Жизнь был по-прежнему полуголодная, а в отдельные периоды даже голодная. Но квартира была более городской, даже с электричеством, хотя и с "удобствами во дворе". Жили мы своей маленькой дружной семьей. Моя работа позволяла мне больше бывать дома, с семьей.
Были интересные люди, мы опять немного приобщились к культуре: напротив была библиотека, и мы с Сережей по очереди ходили читать в журнале продолжение "Двух капитанов". Был даже театр.
Жили мы в довольно большой, но проходной комнате. Жак снял две комнаты, но, пока нас не было, уступил лучшую (по мягкости и благородству своего характера) своему сотруднику (ставшему потом украинским поэтом) с его молодой женой. Прежняя жена этого сотрудника с детьми оказалась на оккупированной Украине. Как известно, ни одно доброе дело не остается безнаказанным, и, когда мы приехали, о "возврате" комнаты говорить не пришлось. А летом, когда Жак уехал на переформирование, нас с Сережей выселили и дальше, в кухню. Но Жак не был бы Жаком, если бы извлекал уроки из людской неблагодарности. Он всегда утверждал, что добро и расчет несовместимы.
Работал Жак в дивизионной газете, всегда подчеркивая, что это военная, секретная газета. На что Леля весело отвечала, что все ребята в школе заворачивают завтраки в эту газету. С ним работал интересный человек, кажется, из Днепропетровска - майор Пресс. Мы с ним дружили, он нам даже в чем-то помогал. И случилось так, что именно от него я впервые узнала о развивающемся в нашей передовой стране государственном антисемитизме. В Воронеже мы немного с этим сталкивались, но на низком, бытовом уровне - какая-то девчонка толкнула и обругала Сережу... В Мелекессе я этого совсем не помню (хотя уличные "дразнилки" были явно антисемитскими). А тут было совсем другое. Когда Жак уехал (он уехал из Борисоглебска раньше нас), я подумала: война явно идет к концу, и после демобилизации Жак (об этом уже говорили) будет иметь право выбора местожительства. Так, может быть, стоит подумать о переезде в Москву, где у него будет больше возможностей для литературной работы. Чтобы подготовить такой вариант, я попросила Пресса позондировать возможности моего устройства в Москве (он ехал туда в командировку). Наверно, это было очень наивно, но дело не в этом. В Москве Пресс через З.С.Живову, уже вернувшуюся из эвакуации и работавшую в Библиотечном институте, связался с библиотечным деятелем Игн. Желобовским. Тот очень живо откликнулся на эту идею (он бывал в Ростове и знал меня) и предложил начать с преподавания в библиотечном техникуме под Москвой, в Малоярославце. Но потом задумался и сказал: "Да нет, ничего не выйдет". И объяснил почему...
Я довольно быстро устроилась на работу в редакцию радиовещания. У нас был маленький коллектив - заведующая, довольно милая, хотя и не очень умная женщина, два сотрудника - я и учительница Сима Корейша, с которой я поддерживаю связь до последнего времени, и молоденькая дикторша. Кроме местных известий, для которых мы собирали материал о промышленности, сельском хозяйстве (опять мне пришлось осваивать новые термины и трудовые процессы) и культурной жизни города и района, мы готовили встречи с разными деятелями, концерты самодеятельности и т.п.
И Жак иногда выступал у нас с беседами и стихами. Забавно, что при встречах не только с передовиками производства, но и работниками культуры, тексты писала я (по их просьбе). Работать мне было нетрудно, и я вполне укладывалась в рабочее время, если не надо было вечером присутствовать на передаче.
Но с едой было по-прежнему трудно. Обед, полагавшийся Жаку в офицерской столовой, брали домой дети и вдвоем съедали его перед уходом в школу - они были во второй смене. Причем ходила за обедом обычно Леля: нам казалось, что повар ей дает лишнюю ложку каши. А мы с Жаком, придя домой на перерыв (там все было близко), ели обед, который мне давали в столовой ремесленного училища. На первое - суп-затируха (мучной), на второе - немного каши. Перед закрытием столовой, когда ребята были уже накормлены, можно было получить "добавку", и Жак терпеливо ждал этого момента (надо было рассчитать: не слишком рано, не слишком поздно) - авось достанется еще несколько ложек.
А вот когда в первой половине января у Лели украли наши хлебные карточки, это был очень тяжелый период. К счастью, у нас оставалось 600 граммов в день – жаковский паек. На четырех человек это была почти блокадная норма. И тут не могу не вспомнить характерный для Жака момент: когда мы в перерыв пришли домой и от соседей узнали о нашей беде - Леля шла домой со слезами - Жак первым делом попросил меня зайти в школу и успокоить Лелю. Эти две-три недели дались нам очень трудно. Даже наша квартирная хозяйка потихоньку от своих родственников совала мне кусочки хлеба. А Жак так заметно похудел, что его начальство обратило на это внимание - ему выписали кусочек супового мяса и какую-то кислую капусту. Это было как раз перед 31-м января - днем рождения Жака. К тому же 31-го по тогдашнему порядку уже можно было взять хлеб по февральским карточкам. И когда после долгой голодовки (которую ребята стоически перенесли) мы поели досыта ("макучку" из хлеба с постным маслом), то сразу отвалились, легли и не могли провести намеченную культурную программу празднования. И Жак, который перед этим с тоской говорил, что мечтает нас когда-нибудь накормить, смотрел на нас торжествующими глазами ( в период "бескарточья" один раз удалось в пекарне получить буханку(!) хлеба - это было незабываемое счастье).
Поздней весной в Борисоглебск приехал Воронежский театр с хорошими актерами. Было решено вернуть его из эвакуации, но здание театра в Воронеже еще не было восстановлено, поэтому областное начальство его направило пока в Борисоглебск, где было очень неплохое здание театра.
Мы, конечно, очень обрадовались, а потом оказалось, что жизнь приготовила нам приятную неожиданность. Когда мы, соскучившиеся по культурным развлечениям, пошли на спектакль, Жака в фойе окликнула красивая женщина и сказала ему, что она – Ольга Александровна Стиро, ростовчанка, завлит этого театра и знает Жака по его выступлениям. Правда, Жак почти не успел с ней пообщаться, так как ему скоро пришлось уехать. Но знакомство уже состоялось, и нам с Сережей оно очень скрасило жизнь в последние месяцы пребывания в Борисоглебске.
Вообще, как я уже говорила, жизнь в Борисоглебске была спокойнее и легче, чем в Воронеже и Мелекессе. Наверно, самой важной причиной этого было то, что радовали военные сводки. Еще с лета 1943-го года появились "важные сообщения", когда Левитан объявлял об очередном освобожденном городе. Помню вечер, когда было 5(!) таких сообщений. И еще помню мартовский (по-моему) вечер, когда наши войска перешли государственную границу. И мы так радовались, что решили тут же отметить это событие - съесть что-то, оставленное на утро.
У ребят появились товарищи (запомнился Костя Борщев, с родителями которого, врачами, Сережа вел долгие споры о Маяковском), у Сережи было даже первое увлечение.
Весной нам дали и даже вспахали большой (20 соток) огородный участок, на котором мы с Сережей много работали и получили потом хороший урожай картошки и кукурузы, но, к сожалению, нам не удалось его использовать.
Эта в какой-то мере наладившаяся жизнь внезапно оборвалась из-за непонятного недоразумения. Жаку пришел вызов из Москвы, от какого-то высокого начальства. Ни мы, ни его непосредственное начальство не могли понять, в чем дело, но приказ есть приказ, и Жака направили в Москву. Но и в Москве не могли доискаться, кто и зачем его вызывал и, недолго думая, отослали в Воронеж, в штаб округа, а там он получил назначение во фронтовую газету. Когда он туда прибыл, там быстро разобрались, что с его зрением он на передовой не пригоден, и послали его в резерв, в Липецк. Там он маялся месяца два, пока ему дали должность заместителя начальника клуба школы ночных летчиков в Мичуринске.
На память об этих переездах осталось стихотворение о Карачеве "Прифронтовая тишина", а о его посещении Мелекесса - "Белый сад". Вообще Жак во время войны печатал много стихов и в своих армейских, и в городских газетах.
Уезжая в Москву, Жак увез с собой Лелю. Нам казалось, что нельзя упустить такую возможность дать ей повидаться с родными, от которых она так давно была оторвана. Но мы предполагали, что она опять вернется к нам, так как там у них жизнь была очень сложной, даже труднее, чем у нас: Женя (мой брат) был тяжело болен – у него была открытая форма туберкулеза легких, и он почти все время находился в больницах. Женя маленькая работала время от времени, в зависимости от состояния своего здоровья. Основным работником была 19-летняя Норочка, которой в это время удалось поступить в мединститут. Но мать Лели ни за что не хотела ее отпустить, отец, очень к Леле привязанный, но понимавший, что у нас ей все же лучше, не хотел настаивать, чтобы не травмировать жену.
И остались мы с Сережей вдвоем. Было нам трудно, и тоскливо, и голодно. Но мы продолжали работать на огороде, и уже в середине лета он начал нас вознаграждать: как-то я по совету сторожа, с которым мы были в дружбе, подкопала несколько кустов картошки (он меня заверил, что от этого урожай не пострадает), и мы позволили себе такую роскошь, как вареная картошка (обычно мы ели только суп с несколькими картофелинами)...
И вот в это трудное время знакомство и встречи с Ольгой Александровной и ее семьей вносили в нашу жизнь много радости. Нам был открыт доступ в театр - этот отголосок прежней мирной культурной жизни. А главное - мы часто бывали у них дома (они жили в гостинице рядом с нами), встречались там с интересными людьми, слушали театральные беседы, играли в маджонг. Ну и, честно говоря, нас всегда чем-нибудь угощали (театр получал хорошие пайки), причем делали это умело и тактично.
Жила Ольга Александровна со своим мужем, театральным художником Николаем Ипполитовичем Даниловым, очень симпатичным человеком, и сыном от первого брака Володей. Володя был немного моложе Сережи и очень к нам потянулся - мать была очень занята, и он был, по-моему, одинок. А у Сережи были каникулы, и они проводили вместе много времени. Володя Радкевич и на огород с нами ходил, и помогал привозить овощи на тачке.
После нашего отъезда связь с этой семьей прервалась, но по возвращении в Ростов, когда я уже работала в отделе культуры, мне удалось помочь сестре Ольги Александровны Тане поступить к нам в хорошую библиотеку с приятным коллективом. У Тани был трудная судьба, о которой мне О.А. рассказывала еще в Борисоглебске. После окончания пединститута она была угнана в Германию, что по тогдашним неправедным законам мешало ей нормально жить и работать. От нее я получала сведения об этой семье.
Но подробно о трагической истории Володи Радкевича мы ( как и вся страна) узнали из книги Жигулина "Черные камни".
В конце лета, перед самым началом учебного года (Сережа перешел в 7-й класс, поменяв уже 4 школы, но не снизив уровня), Жак приехал за нами, чтобы перевезти в Мичуринск, где уже была подготовлена комната.
На этот раз меня отпустили быстро – это было не военное учреждение. Огорчала только невозможность реализовать плоды нашего труда. И везти картофель было невозможно, и продать не было ни времени, ни возможности: у всех кругом был собран свой урожай. По чьему-то совету мы отдали весь урожай на переработку, получив взамен небольшой мешочек крахмала, который нам мало помог. А мешок кукурузы мы все же взяли с собой, что осложнило нам поездку и мало принесло пользы – наверно, не хватало топлива для ее разваривания. Переезд был нетрудным, он даже как-то не запомнился, и мы приехали в Мичуринск – последний этап нашей военной одиссеи.

@темы: Воспоминания