Лямбда окрестность множества Жизни
"Книжный переполох". "Крутизна".
Красные книжечки. Армия.
Отступления - судьба Павла.
Красные книжечки. Армия.
Отступления - судьба Павла.
читать дальшеБольшим событием для нас был выход первой книги стихов Жака "Крутизна". До этого у него было две публикации. Одной их них пьеса о хороших и плохих книгах "Книжный переполох", напечатанная в сборнике к "Неделе книги", изданном Политпросветом. Она была поставлена в библиотеке клуба коммунальников, которой заведовала очень интересная женщина, член библиотечной семьи Кессених, сыгравшей большую роль в истории библиотечного дела в Ростове (после войны Вера Николаевна Кессених работала в Москве).
В это время я проходила в этой библиотеке студенческую практику (мне разрешили заменить школу на библиотеку) и участвовала в подготовке этого спектакля. Задача автора была показать, что прежде книги были плохие, а теперь - хорошие. Но хороших советских книг тогда ещё не было (не помню даже, а пьеса не сохранилась, какие книги служили положительным примером).
Но героиня Чарской (её играла Маруся Кессених, дочь зав. библиотекой) была очаровательна, Шерлока Холмса сыграл из-за болезни "артиста" сам Жак (он тогда был худенький и сошёл за мальчишку), индеец из романов не то Майн Рида, не то Купера выглядел очень живописно. И я опасаюсь, что они произвели большое впечатление на публику, но не то, которого мы добивались...
Была ещё одна маленькая-маленькая книжечка (9см х 13см,30 стр.), изданная в 1926 г. "Севкавкнигой" в серии "Слушай, пионер!" под названием "О книге" с подзаголовком "Инсценированный доклад к "Неделе книги". Речь шла об истории книги и книгопечатания. Заканчивалась пьеса хоровым призывом:
Книжка нужна человеку,
Пионеры, в библиотеку!
Пьеса была скучная, несмотря на все старания автора её оживить такими персонажами, как пионер с аэропланом (пионеры делают модели самолётов), пионер с ботинком (трудовые навыки),египтянин и др. Я поставила её в первый же месяц своей работы. Волновалась ужасно, так как у меня ещё шёл испытательный срок, и эта постановка (в помещении какого-то клуба) должна была показать мои возможности. А тут ещё один из участников в последнюю минуту, уже по дороге в клуб, заявил, что он не пойдёт. Я его сначала уговаривала, а потом рискнула заявить, что мы без него обойдёмся (хотя сама не понимала, что же я буду делать), позвала ребят и гордо пошла дальше, стараясь не оглядываться. Через несколько минут он нас догнал. Но чего мне стоили эти несколько минут...Всё прошло благополучно, и "сама" Муратова (я тогда её даже побаивалась и никак не думала, что скоро мы станем близкими друзьями на всю жизнь) одобрила.
Но эти публикации были служебными, заказными, хотя всё же это было приятно. А "Крутизна", хотя и не имела большого резонанса и даже не вся была распродана (мы, наверно, и не умели торговать), и часть тиража так и лежала у меня чуть ли не до войны), но это была книга стихов и доставила нам большую радость.
С осени 1924-го года уже многие стихи были связаны со мною или прямо мне адресованы. Первым был "Портрет"- осмысление рисунка Людмилы. А к 30.11 1925-го года мне уже была подарена первая книжечка в красном переплёте с фотографией Жака и "моими" стихами. А потом было ещё 5 таких же красных книжечек, в которых стихи были переписаны его рукой. Последнее было записано "30 ноября 1981 г." и заканчивалось строчками:
Хотел бы я в наследство внукам нашим
Любви счастливой мудрость передать .
Итак, подходил ноябрь 1928-го года, начало долгой разлуки. Перед этим мы впервые вместе провели отпуск. В 1927-м я уезжала в Нальчик, где жила в одной комнате с Гришей Кацем и его женой Олей, которая ждала ребёнка. Мы поселились вместе, так как не нашли ничего лучшего, но нас это не смущало. А вот хозяйка, довольно культурная женщина, жаловалась, что соседки её замучили расспросами об этой ситуации.
А летом 1928-го мы вместе с Жаком (удивляюсь, что мама отнеслась к этому спокойно) поехали по Волге. Тогда ещё каналов не было, и пароход шёл от Царицына до Нижнего Новгорода. Ехали мы в 4-хместной каюте, соседями была какая-то скучная, степенная пара, и опять же и они, и окружающие не могли понять наших отношений, тем более, что мы тогда на людях были "на Вы".
Из Нижнего Новгорода мы поехали в Москву, где Жак ещё потом некоторое время пожил у друзей, а я уехала на дачу в Павшино, под Москвой, где мама опекала маленькую Норочку. А осенью, после защиты дипломных, случилось то, чего мы ждали, чего опасались и из-за чего откладывали нашу женитьбу: Жака призвали в армию. Конечно, не очень понятно, как это могло произойти при его исключительной близорукости (10-12 диоптрий без полной коррекции). Очевидно, боясь недобора, брали поначалу всех подряд. Брат Жака Меер, здоровый, крепкий парень, попал в «территориальники», то есть в категорию военнослужащих, только время от времени призываемых на сборы. А Жак пошёл в стрелковый полк. Тогда в ВУЗ’ах ещё не было военных кафедр, и мальчики после окончания должны были отслужить один год (их называли "льготники") и после сдачи ряда военных предметов получали командирское звание.
10 ноября я проводила Жака на службу в Грозный. Когда я зашла за ним и увидела, что там весело отмечается день рождения Меера, я была поражена: как можно веселиться и что-то праздновать, когда Жак уезжает на целый год!
Провожала его я и З.С. Муратова, которая была огорчена не только разлукой, а ещё и тем, что теряет хорошего помощника. На его место она взяла меня, и я много лет работала с ней, да потом и без неё вела методическую работу.
Служба Жака в строевой части продолжалась недолго. Когда их вывели на первые стрельбы, он ещё кое-как стрелял. Но на следующих, когда осенний день стал короче, он просто не видел мишени и подошел к командиру с просьбой о разрешении подойти поближе, чтоб рассмотреть мишень. Командир понял, что с таким бойцом он хороших показателей не добьётся, и доложил начальству.
Жака сейчас же перевели в писаря, но срок службы от этого не уменьшился. Потекли тоскливые дни, оживляемые частыми письмами. Тогда было написано стихотворение "Почтальон". Оно так и не было напечатано. Наверно, оно было, с одной стороны, несколько наивным, с другой - чрезмерно приподнятым. Но для нас оно звучало:
Миг - и на окно кладёт конвертик
Почтальона добрая рука...
и дальше:
Твой доверчивый и круглый почерк
Для меня - порука и оплот.
Но тоска и переписка не мешали текущей жизни. Было много работы, а свою работу я всегда любила. Кроме того, последние месяцы 28-го года и январь 1929-го требовали много времени и внимания для ухода за Олей, женой Гриши, умиравшей от туберкулёза. Матери у неё не было, старшие сёстры, возмущённые её легкомысленным, своевольным замужеством, у неё не бывали. Помогала ей и её ребёнку только Гришина сестра, Лидочка, тогда ещё совсем молоденькая. Но и ей по вечерам надо было уходить, она определяла свою будущую специальность массовика-постановщика детских спектаклей (делала она это очень талантливо).
Позже приехала мать Гриши, которая и взяла уже на себя заботы о маленьком Мише - ему было 1 год 4 месяца, когда Оля умерла 25 января 1929 г. в 24 года. Поэтому я и Раха, ближайшая подруга Оли, бывали у неё почти каждый вечер и делали всё, что могли. Конечно, для нас это было опасно, и моя мама это понимала и волновалась, но понимала также, что не ходить невозможно.
Тогда же, в 1929-м году, в Грозном было написано одно из самых если не лучших, то насыщенных нежностью стихов, посвящённых мне, - "В разлуке":
Есть девушки лучше?
Бывает и так,
И краше встречаются даже...
Но такую, как ты, не опишешь в стихах,
Ни смычок, и ни кисть не расскажут.
Наивно? Да. Банально? Наверно. И всё же на старости лет, когда ты живёшь на обочине, такие воспоминания облегчают жизнь.
Не было бы счастья, да... Весной Жак заболел пневмонией и после госпиталя получил отпуск на поправку здоровья - месяц, а может, и больше, не помню. После разлуки мы особенно ценили эту возможность побыть вместе. А летом я по приглашению Наташи Штейнбух поехала в Ейск, где она работала в санатории. Ни Ейск, ни море, тем более Азовское, меня особенно не привлекали. Тогда мне всё было немило, а тут - общение с Наташей, беззаботная жизнь.
Но очень скоро я получила письмо от Жака, что он выслал мне 30 рублей (я почему-то запомнила эту цифру) - гонорар за статью о Н.Тихонове, напечатанную, кажется, в журнале "На литпосту", и просит приехать в Грозный. Я, конечно, помчалась в Ростов и в тот же день уехала в Грозный. Вопрос жилища решался легко: у Жака там были два дяди, и у одного из них он поселил меня, выбрав тётю Хасю, жену дяди Сани, как более симпатичную. С их сыном, способным журналистом Карлом (потом он стал Николаем), по-домашнему - Колюней, очень дружила Раха (это он познакомил её с будущим мужем Павлом Барсуковым), и мы встречались с ним в Москве. Мои родители, конечно, не могли одобрить эту поездку, она их шокировала. Но не спорили, очевидно понимая мою твёрдую позицию. Их молчаливое порицание выразилось только в том, что мой внимательный и заботливый папа не поехал меня провожать...
В дороге у меня было знакомство с немцем - специалистом, приехавшим работать в Грозный (тогда это практиковалось). Он очень обрадовался возможности поговорить на родном языке и, может быть, надеялся продолжить знакомство. Но его надежды сразу развеялись, когда я прямо со ступенек вагона попала в объятья худенького невзрачного очкарика - солдата. Это была очень счастливая неделя. Мы виделись каждый день: товарищи-однополчане уступали ему билеты в театр, дающие право на увольнение.
В театре мы иногда для приличия появлялись, но долго не выдерживали. Родные меня приняли очень тепло, что нам даже немного мешало: ведь нам не хотелось тратить время на сидение за семейным столом. Это понимал только дядя. Когда на один вечер ему поручили нас опекать, он ушёл в свою комнату и сказал тёте потом (она его упрекала, что он нас не поил, не кормил): "Я думал, так будет лучше..." Один раз, гуляя по городу, мы проголодались, но предпочли забежать в какую-то столовку (такую, как блестяще описана у Ильфа и Петрова). И вдруг подавальщица оказалась соседкой тёти. Она нас узнала и доложила потом тёте, которая была оскорблена не столько за себя, сколько за своё угощение, которому мы предпочли столовский кисель. Надеюсь, что милая тётя Хася приняла наши извинения и объяснения. Там, в Грозном, впервые было произнесено непривычное слово "невеста" - иначе трудно было объяснить мою роль.
А потом я вернулась и стала ждать уже скорого и окончательного возвращения Жака. Было уже твёрдо решено, что сейчас же после его приезда мы поженимся, и он будет жить у нас. Я ждала его возвращения напряжённо и нетерпеливо, ведь известно, что в пути самое трудное - это последние минуты. И вдруг выяснилось, что при подготовке к экзаменам на командирское звание была допущена какая-то ошибка, не предусмотрели экзамен по тактике, и поэтому их всех задерживают ещё на полтора-два месяца. Я восприняла это как тяжёлый удар судьбы - наверно, ещё не знала, что такое настоящие удары. Впрочем, ещё раз могу сказать, что судьба была ко мне милостива...
Ярко помню, с какой завистью (доброй завистью) я смотрела на Раху и Павла, когда они вечерком забегали ко мне на работу - шла горячая подготовка к Октябрьским праздникам. У них тоже было всё решено, они поженились через несколько дней после нас, и в корзине цветов, которую они нам прислали, была короткая записка: "Очередные..." И вот они были вместе, а мне ещё ждать...И не приходило, не могло тогда мне прийти в голову, как трудно сложится их жизнь, как недолго они будут счастливы: Павел быстро продвигался по комсомольско-партийному пути, у него для этого были все данные и самозабвенная преданность делу, которому он служил. Когда Раха удивилась, что он уезжает в командировку в последние дни перед её родами, он, в свою очередь, удивился: "Но я же не могу ставить свои личные интересы выше общественных!" Его взяли в октябре 1937-го - он был референтом в обкоме партии Хабаровского края. Дали 10 лет без права переписки - потом мы узнали, что это означало. Официальная дата смерти - апрель 1938-го.
Рахе удалось уцелеть - наверно, потому, что она в это время была не там, на Дальнем Востоке, а в Ростове (маленький Воля плохо переносил дальневосточный климат, и Павла обещали отпустить). Раха сумела преодолеть все трудности и вырастить доброго, хорошего (может быть, даже слишком доброго) сына - преподавателя истории. Сейчас, когда разница в возрасте между ним и мной (32 года) если не стёрлась совсем, то меньше чувствуется, он стал для меня одним из самых близких людей.
Но вернёмся в 1929 год. Ноябрь и декабрь, так пугавшие меня, всё же прошли, и подошёл 1930-й год, один из самых важных в моей жизни. Я встречала его у Кессенихов в библиотечной среде. А утром пошла прямо на работу: тогда Новый год считался почему-то церковным праздником и был рабочим днём. Очень скоро туда пришёл мой неутомимый папа (он всегда возмущался, если написанное письмо оставляли лежать до утра, а не шли сейчас же опускать его) и принёс телеграмму, что вечером приезжает Жак!
Мы назначили регистрацию на 7-е января. Мне трудно назвать это событие свадьбой, так как теперь под этим подразумевается шумное празднование с машинами, кольцами и многими-многими гостями. Ничего этого у нас не было. И время было не такое, и нам ничего этого не хотелось. Мама, правда, настояла на том, чтобы мне сшили светло-кремовый костюмчик из шелковистого материала. Жаку срочно был куплен пиджачок, который у нас носил название "смокинг". На этом основные приготовления закончились.
7 января, как известно, первый день Рождества. Но тогда никто об этом не думал и не помнил, и только через много лет мы почувствовали, что в этот день не всегда поймаем торт. В ЗАГС (он помещался на Красноармейской между Семашко и Подбельским и был весьма неприглядным) мы с Жаком пошли пешком без всяких свидетелей. Скучная женщина записала наши данные, осведомилась деловито (и поверила нам на слово), нет ли у нас венерических болезней, встала и сказала таким же скучным голосом: "Поздравляю вас с законным браком, печать поставите в регистратуре".
Но это нас не огорчило.
И пошли мы с ним вдвоём, как по облаку,
но не в ироническом смысле, как у Галича, а в истинном.
А дома нас ждали мои и его родители (больше мы никого не звали, так как трудно было установить границы, а нам не хотелось, да и невозможно было их очень расширять). Посидели, пили какао, ели (не помню, было ли вино) какие-то вкусные вещи, купленные накануне в изысканном магазине, пошутили: отец Жака сказал, что невеста с изъяном - не выносит молочных пенок, но вынужден был смутиться при напоминании о сливочном масле, которого не выносил Жак.
Не знаю, полагались ли тогда три выходных дня по такому поводу (потом так было), но Жак ещё не работал, а я накопила себе отгулы. Тогда это было просто: учреждения работали на непрерывке, и каждый имел свой выходной день, причём неделя была пятидневная. Прежде чем вернуться к нашей обычной неделе, были испробованы разные системы: и шестидневка с выходными 6-го, 12-го, 18-го, 24-го, 30-го, и пятидневка с выходными соответственно 5-го, 10-го и т.д. Потом работали на непрерывке. Но это продолжалось недолго: уж очень было много неудобств: работать приходилось всегда неполным составом, часто нельзя было использовать очередной выходной - то срочная работа, то совещание и т.п. И выходной откладывался. Но тогда, в январе 1930-го, года мне легко было заработать три выходных дня, и мы известили друзей, что в эти дни будем дома. Приходили кто когда, приносили цветы, радовались.
На третий день Жаку уже захотелось конкретного дела. Мы пошли к ним домой, забрали его книги и начали их разбирать и устанавливать.
Так и началась наша долгая семейная жизнь.
@темы: Воспоминания