Рассказаное

студенткой из Туапсе

Под Туапсе есть небольшой поселок Дедеркой. В поселке есть несколько пионерских лагерей и неплохой частный сектор "для бюджетных туристов". Когда-то давно в Дедеркое отдыхала я, мне он запомнился обалденной вывеской на двери почты "ПОЧТА РАБОТАЕТ КАЖДЫЙ ТРЕТИЙ ДЕНЬ". Причем какой день "третий" указано не было
В этом поселке у нашей туапсинской студентки точка по торговле всякой всяченой. Поехала девушка туда с ревизией, а привезла неплохую историю. *Рассказываю максимально близко к первоисточнику и от первого лица.

В акватории поселка выловили труп молодого мужчины, очень быстро выяснили, что он утонул в нетрезвом состоянии. Установили, что он был на отдыхе с семьей: женой и маленькой дочкой. Менты пошли сообщать его вдове печальную новость. Вдовой оказалась молодая девушка лет 25-27. Ребята долго мялись подбирая слова и пытаясь смягчить страшный удар. Девушка выслушала их сбивчивую речь спокойно:
- Я знаю. Мы вчера поругались, он видимо напился и пошел купаться...
- Когда Вы поеде на опознание?
- А зачем?
- Ну... опознаете и заберете тело
- Заберу?! А Вы бы не могли похранить его несколько дней?
- ?!!!!
- У меня еще пять дней отдыха осталось

@темы: Женщины, Креатив

---

Что я помню. Семья Жаков (мамины братья и сестры)

Дети рождались в семье почти ежегодно. Жили в Порт – Петровске (теперь Махачкала) на берегу Каспийского моря. Семья была относительно зажиточная, была и прислуга. (См. воспоминания тети Миры и Донечки).
Первенцем в семье был Абрам. Он родился в 1896г. Дед был человеком религиозным и, как говорила мама, имена детей в семье были сплошь из Ветхого завета. Как это было тогда принято в еврейских семьях, образование начиналось с посещения хедера и обучению основам иудаизма и иврита. А с девяти лет начиналась гимназия. Рос Абрам или как его называли в семье Буся, Бусинька. Человеком он был замкнутым и застенчивым. Учился хорошо, но, в общем, был человеком порядочным, скромным и никак не героическим. После окончания гимназии, в П-Петровске ВУЗов не было, он уехал в Ростов, поступил на юридический факультет Университета. Жил он в семье тети Лены, сестры бабушки, в большой семье Соколиков, если я ничего не путаю. Дальше в моей памяти только отрывки из слышанного. Знаю, что была фотография его среди студенческой группы самообороны с оружием, хотя Абрам никогда не был воинственным человеком, да еще и очень близорукий. После революции (октябрьской) он вернулся в П-Петровск. Каким образом он оказался там в сотрудниках ВЧК и как он уцелел, когда пришли в П-Петровск банды Бичерахова, не знаю, но в 1918 году семья успела уехать в Ростов, может быть это и спасло.
Затем уже на моей памяти и всю жизнь, кроме эвакуации, он работал в Ростове и Краснодаре (после войны) юристконсультом в Ростовэнерго и Краснодарэнерго. В эвакуации, в Мелекессе он работал в лесхозе за городом. Это позволяло не голодать и даже подбрасывать картошку и нам. Жили они до войны с женой Фирочкой Мосяковой в квартале от нас, прямо напротив Чеховского по Ворошиловскому. Они были близки с семьей брата Фирочки Исаака и его жены Фанечки. У Абрама и Фирочки детей не было, и они относились к дочке Исаака и Фанечки _ Танечке – как к своему ребенку. Абрам и Фирочка часто бывали у нас на Чеховском. За исключением семьи Лии, в семьях маминых братьев и сестер главную роль играли жены. Не был исключением и Абрам. Главным в семье была Фирочка. Мы с мамой бывали у них. Туда меня отправляли после смерти мужа тети Лены дяди Соломона и накануне войны, когда умерла тетя Лена. Был я и на последнем перед войной дне рождения Танечки. Исаак играл на скрипке, и мы все маршировали и пели. Это запомнилось. После начала войны Абрама в армию не взяли, он был очень близорук, и они вскоре после нас оказались в эвакуации в Мелекессе. Работали они Абрам и Фира в леспромхозе на окраине Мелекесса. Сначала с ними была и мама Фирочки. Затем, - подробности я не помню, но к ним уже добралась и Фаня с Танечкой. Фаня была врачом, уходили они от немцев с госпиталем на барже по Дону и под бомбежками, вместе с дядей Биней, - он был политруком – и Миррочкой, так что Сережа и Леля знакомы были с Таней еще с 1941г. Хлебнули бомбежек и еле выбрались. Фаня работала врачом в госпитале, где работала и Миррочка Жак статистиком. Судьба ее (Фани) сложилась трагически. Совсем еще молодой она простудилась и в несколько дней сгорела. О судьбе Исаака я не знаю, знал да забыл. Танечка осталась с Абрамом и Фирой. Называла она их позднее «папа и мама». После войны они вернулись в Ростов, но что – то не сложилось, и они переехали в Краснодар, где и остались до конца.
Фирочка была главной в семье. В отличие от аполитичного Абрама Фира вступила в партию: «Это единственная партия, которая защищает евреев». (Это было в середине 40-х годов, и еще были впереди и борьба с космополитизмом и «врачами – убийцами»). У них в Краснодаре бывали и Биня, и Давид, и мама, и я, и Сергей. Сохранился семейный анекдот. Приехал Биня, Абрам расставляет бутылки на праздничном столе и задумчиво размышляет сам с собой: «Что пьет Биня? Биня пьет водку…»
Танечка закончила институт, вышла замуж, стала Матвеевой, овдовела. У нее две дочки Валя и Аня. Валя кончила мехмат и стала великолепной шахматисткой. Аня стала педагогом. В Мюнхене прошла курс преподавания по методу Монтесорри. Бывая в Германии, Аня всегда заезжала к нам и с Машей – своей дочкой. Дочка Вали – Алена. В последний раз мы виделись с Таней на юбилее в 2000 году у Сергея, в Ростове. Мама всегда очень хорошо относилась к Тане. Вряд ли мы с ней еще увидимся, жаль.
Мужья у Вали и Ани – нефтяники. Работают вахтенным методом. Но финансово они обеспечены.

Тетушка Мира (г.р. 1900)

Старшей дочерью в семье мамы была тетушка Мира. Она успела написать свои воспоминания и лучше ее рассказать о себе, о ее юности и молодости не сможет никто. Она была очень умным и чутким человеком. Ее авторитет среди братьев и сестер был абсолютным. Но как на старшую сестру, на нее и ложились все заботы о младших. Я не буду писать о том, о чем написала она сама. Я помню тетю Миру с предвоенных лет. И очень мало, так как перед войной они переехали в родной город мужа тети Миры и всего клана Иофиных – в Днепропетровск. Дядя Исай Иофин был исключительно талантливым и интеллигентным человеком. Он рано стал активным участником сионистского движения, и в 1927 году они с тетей Миррой уезжают в Палестину. Работали в кибуце. Ни Исай, ни Мира не были религиозными людьми, поэтому обстановка здесь, религиозный фанатизм и национализм были им непонятны и враждебны. Здесь, в Палестине и родилась первая представительница нашего поколения жаковского семейства Ноночка (1927г.) Позднее это наложило на всю жизнь страх, чтобы никто не узнал о том, что она родилась за границей, да еще в Палестине. Как все Иофины Исай был человеком действия. Некоторое время после возвращения они жили в Твери (Калинине), где Нонке выписали новое метрическое свидетельство, где местом рождения была указана Тверь.
Итак, не прижившись на «исторической» родине, они успели вернуться в СССР. Долго на одном месте не задерживались. Палестина дала Исаю еще и блестящее знание английского языка. Тетушка Мира в своих воспоминаниях о палестинском периоде ничего не пишет, хотя страх, как бы об этом не узнали, мучил ее всю жизнь.
Тетушка Мира и дядя Исай имели высшее образование. Дядя Исай имел право преподавания английского языка и истории, что очень пригодилось ему в годы эвакуации. Он был превосходным преподавателем, его любили ученики, и уважало начальство, несмотря на его беспартийность. Я не помню, что и когда закончили тетя Мира и дядя Исай из ВУЗов, но что это были высокообразованные люди – это я знаю точно. Я не знаю, почему Исаю дали бронь, и он не попал на фронт. Но только тем же эшелоном, которым из Днепропетровска эвакуировался институт, где работал до ухода в армию Меир и с которым ехала вся мешпуха Иофиных – Жаков, ехала и тетя Мира с Нонной. Они – то и вытащили нас с бабушкой и мамой из Ростова. Эшелон шел через Ростов. Нам повезло. Мы проскочили без бомбежек через Лихую и Сталинград. Затем, после долгого сидения в Сталинграде, на берегу Волги, мы вечером погрузились в темноте на пароход и поплыли в Ульяновск. Мы с бабушкой были в каюте, мамы были в трюме – третий класс. Помню, что Нонночка очень искусно вырезала из бумаги, ей было 14 лет – это был август 1941г. – куколок, очень изящныхи из бумаги же платьица для них, шляпки и туфельки. Ехали мы до Ульяновска почти как в мирное время, питались в судовой столовой. Бомбежек еще не было. В Ульяновске мы не задержались. Кажется, нас встречал там Исай, который уже работал в Мелекесском учительском институте, преподавал там английский и историю. Он – то и перетянул весь клан Иофиных, свою маму, сестер и нас с мамой и бабушкой в Мелекесс, приютивший нас на годы эвакуации. Осенью тетя Мира и мама были мобилизованы. Работали в колхозе, получили два мешка муки. «Тетя Мира, это мук`а?»- они везли ее на санках, - спросил я. «Это наша м`ука»- ответила тетя Мира. Они жили недалеко от нас (от ул. Луговой), а потом и до конца жили на «Горке» в здании учительского института. До этого они жили через квартал от Луговой, где с ними (тетей Миррой и Ноной) случилась беда: они угорели, раньше времени закрыли печку, их успели вытащить то ли соседи, то ли хозяева. Они были в бессознательном состоянии.
После войны они уехали в Майкоп, где Исай преподавал английский язык в Суворовском училище. При переезде новая беда: тетя Мира при выходе из вагона упала, попала под поезд и потеряла ногу. До конца своих дней она уже ходила на протезе. Вскоре после войны они вернулись в Днепропетровск, где Исай работал в школе. Но до этого некоторое время они жили у нас, на Степной. Помню два эпизода. Мы с Геной Бабиевым отправились в 1-ю школу (женскую) на вечер. Был литературный концерт, Сорокин читал горьковскую «Девушка и смерть», а потом были танцы. Был мороз, я одел, кажется, дяди Исая сапоги. Они были мне тесны. Ноги замерзли, потом, танцуя, терпел боль – натер. И вдруг меня вызывает на выходе дядя Исай. Он принес мне мою свободную обувь и какую – то теплую одежду. Это после работы. Спас меня, можно сказать. Относился он ко мне очень хорошо. У меня и здесь, в Германии, сохранилась подаренная им книга с его автографом: это была «Хождение за три моря Афанасия Никитина».
Вскоре на них обрушилась новая беда. Они переехали в Днепропетровск, Исай простудился и сгорел в несколько дней. Похоронили его в Днепропетровске, а тетя Мира и Нонночка переехали к нам. Нона училась, а она всегда отлично училась, в Ун-те на физмате (математическое отделение). Как раз шла компания борьбы против космополитов. Под ударом и общим осуждением оказались лучшие преподаватели, в основном – евреи. Помню ее, Ноны, испуг после одной из таких «проработок», когда Нона, придя домой, рассказывала о поедании одного из преподавателей – физиков, который осмелился заявить, что он «не знает более достойных имен a русской физике». Еще один момент. У нас в 26 школе готовилась экскурсия на пароходе в Азов, почти все получили у своих родителей деньги на поездку. Но даже эту небольшую сумму мне мама дать не могла. Жили ведь от получки до получки, экономили каждый рубль, а тетя Мира жила на свою копеечную инвалидную пенсию, Нонкину стипендию (правда, повышенную) и то, что тетушка зарабатывала, сидя за пишущей машинкой. И вдруг тетушка Мира очень решительно вмешалась: «Деньги Вольке на поездку дам я!» Я был счастлив, это была первая моя самостоятельная (со школой) поездка в Азов. Как бы звучавшая в память дяди Исая; даря мне «Хождение за три моря», он написал: «Владимиру Павловичу, будущему путешественнику и исследователю от дяди Исая». Затем тетя Мира и Нонночка жили в Днепропетровске, там Нона закончила Ун-т и получила направление в село Яругу на реке Днестр, в Молдавии. Там она познакомилась со своим будущим мужем Сеней (Семеном Иосифовичем Мейстельман), он жил в деревне Ярово на другом берегу Днестра, недалеко от Могилев – Подольска. Сеня закончил зубопротезные курсы, по – моему, в Днепропетровске. Несколько лет до начала 60-х годов они жили в Ярово, там родились у них их девочки Ирочка и Татьяна. С помощью мамы они все с тетей Миррой переехали в Ростов. Сначала снимали две комнаты в хате на Западном, вступили в кооператив. Так они получили трехкомнатную квартиру на Западном. Сеня работал зубным техником в санатории на Каменке, Нона в РИСХМе на кафедре приятеля Сергея – М.Краплина.
Сеня прожил трудную жизнь. Мальчишкой и подростком его спасло то, что Яруга и Яровое были у румын, после возвращения наших ушел в армию, был в десантных войсках, в первом же бою был ранен в руку, спас его врач – еврей в госпитале. Оставил в качестве санитара долечивать руку, хотя Сеня был инвалидом Отечественной войны. Умер Сеня в 2003 году. Сначала умерла тетя Мира. Отношения у нее последние годы с Ноной и Сеней не складывались. Мне она говорила, что она никогда не ожидала к себе такого отношения, большую часть времени она проводила в своей маленькой комнатке. Где – то в конце 70-х они поменяли свою квартиру на Западном на квартиру в центре (на Энгельса и между Кировским и Университетским), где у нее была отдельная комнатка. Потом умерла Нона – первая из нашего поколения Жаковского клана. Девочки ее вышли замуж. У Ирочки родилась Машенька, а вот Танечка рано овдовела. Обе девочки (Ира и Таня) закончили ВУЗы, работают, хорошо зарабатывают, но так получилось, что связь мы поддерживали только (до смерти Сени) телефонную. Люся и Юля не ладили с Ирой и Таней, причем вина за это лежит, прежде всего, на Юле и Люсе. Когда умерла мама, девочки Ноны первыми приехали и помогали с организацией поминок. Но когда Юлька выходила замуж, Иру и Таню не пригласили на свадьбу, несмотря на мое возмущение, но со мной считались еще меньше в семье, чем с тетей Миррой ее близкие. Очень жаль, что так сложилась у нее жизнь. Она была очень умным, добрым и хорошим человеком. В семье говорили: «Мира у нас англичанка, а Раха – француженка». По характеру она была суховата, но какое счастье, что она успела оставить свои воспоминания. Жаль, что она оборвала их на 20-х годах (до Палестины).

Дядя Фоя – Ефраим Константинович Жак («Ежак»)

Он с детства любил рисовать и стал талантливым художником. Уже в гимназии он стал прекрасным карикатуристом. Во время проезда через П-Петровск нового командующего Кавказским фронтом Великого князя Николая Николаевича гимназию вывели на встречу Николай Николаевича. По возвращению Фоя изобразил на доске в классе массивную громадную фигуру Вел. Князя и изогнувшегося перед ним в поклоне директора гимназии. Кто – то донес. Хотели исключить из гимназии, деду с трудом удалось отстоять Фою. Но дома скандал был велик. Дед кричал: «Анархист!», «Сашка Жигулев!» и т.д. После революции Фоя уехал учиться в Академию художеств в Ленинград. Он был талантлив и у него там было много талантливых друзей К.Ротов, В.Бродский и др.). Но вскоре погибает, попав под поезд, его невеста. Фоя в 1925г. (?) застрелился. На похороны ездил дядя Биня. Подробностей я не знаю. Знаю, что хранились у бабушки в сундуке альбомы с его рисунками. Уезжая в эвакуацию, мы оставили их дома. Вернувшись, сундук остался в захваченной новыми жильцами квартире, а альбомы исчезли. После войны у нас хранились книги с его иллюстрациями, работы – литографии с автографами В.Бродского и К.Ротова, которые помнили Фою и относились к нему с большим уважением и спустя десятилетия.
Дора Жак

Я о ней ничего почти не знаю. Она умерла гимназистской. О ней хорошо пишет тетя Мира в своих воспоминаниях. Мама и бабушка мне почти ничего о ней не рассказывали. Знаю только, что сгорела она очень быстро, в несколько дней. Осталась только ее фотография в знаменитом браслете, фотографии всей семьи, подаренном бабушке дедом, кажется, к ее 50-летию (?) – 1920г.
На фотографии красивая симпатичная девушка в гимназической форме. По рассказу тети Миры она была очень способной девочкой и общей любимицей.

@темы: Воспоминания

---

Около футбольное

Народ на футболе помешался. Причем все от мала до велика. Это жесть
Из разговора с моей мамой несколько дней назад
- Ты почему не звонишь?
- Да понимаешь, футбол смотрела. Там португальцы так играли... СКАЗКА!!!
- А после матча почему не звонила?
- Некогда! Скоро новый матч, а дел полно не сделаных

***
Сегодня Его мама зажгла. Женщине 1 июля исполняется 85 лет:
- Вы уехали, а я футбол смотрела. Так интересно. Я вот не могу понять когда офсайд...
Вовка подробно рассказывает ситуации офсайда. Бабушка (два высших образования, свободное владение немецким, супер интеллегентная тетка):
- Так тогда это козел судья явно засудил Итальянцев!!!

P.S. Ушла смотреть на любимых португальцев))))

@темы: Моя большая еврейская свадьба

---

Что я помню.

Кулешовы

После эвакуации дядя Боря и тетя Юля в Ростов не вернулись – умерли от лишений, страха в эвакуации. Они оказались вначале в Кабарде (Нальчик), потом уходили пешком дальше на Восток. Когда мы приехали в Ростов, тетушка Келя, Миррочка, - не помню, приехала ли уже тетя Бетя или она приехала позже, выбравшись полуживая из блокады Ленинграда. После тети Бети и тети Доры мы разместились уже на Старопочтовой у Кулешовых до конца лета 1945г. Часто, перед выходными уходили с мамой к дедушке на Дачный, где вдоль дороги стояли долго еще подбитые и сгоревшие немецкие танки. Для меня это были праздник: состоится вкусная еда, Надежда Тимофеевна была большая мастерица, готовила прекрасно, приходила и Галочка, дочь тети Лиды и тоже ночевала здесь, Заур, козы, сад и огород – столько интересного. Здесь на Старопочтовой (Станиславского) я и пошел в четвертый класс школы N2 на Покровском (Магнитогорский) и Петровской. В начальной школе с учебой мне было сложно. В Мелекессе уже в сентябре 41г. я пошел в школу N2 им. Прониной. Наша учительница была аэроклубовкой и через пару месяцев ушла в армию, в авиацию, к Гризодубовой. На второй класс я перешел после нашего переезда на Луговую в школу N1, она была ближе. Я много болел, учился слабо. В третий класс я перешел в третью, в центре, здесь было как – то уютнее, но я в очередной раз заболел малярией и когда снова пришел в школу, год уже закончился, директор спросила, как я учился, учительница меня похвалила и меня перевели в четвертый класс по первым двум четвертям.
В Ростове во второй школе, она была переполнена, в классе было чуть ли не 60 человек, сидели по три человека за партой. Во второй четверти меня по направлению детского тубдиспансера (доктор Хохловкина, она меня наблюдала еще с довоенных лет) меня направили в детский санаторий на 14 линии в особняке Сармакешева. Здесь работала Клара Борисовна Браиловская – мама Леки. Лека Браиловский – племянник М.С.Жак. Кроме простенького, по тем временам сытного питания мы здесь же учились. Запомнилась учительница немецкого языка, она много рассказывала о революции 1905 года в Ростове (была ее очевидцем).
Вернулся я из этого детского санатория весной 1945г., в мае сдал экзамены за четвертый класс и перешел в пятый класс. Меня тут же направили в лесную школу на 36 линии. Здесь я прожил до середины августа. Из памятных событий: солнечное затмение, коптил стекла, тревожно, много читал, Лидия Михайловна Кац ставит «Буратино», по фактуре я не потянул дальше Дуремара. Прячусь под койками, чтобы не идти на репетиции. Находят. Выпиливание лобзиком, поход на подсобное хозяйство. Чуть не утонул в озере. Вытолкнул из ямы кто – то из ребят. Жили в землянке. Запах свеженакошенной травы. Работник из меня по-прежнему плохой: быстро устаю, непривычен к физической работе. Судьба свела здесь с Людмилой Семенистой, с которой еще не раз в жизни мы встретимся. Перед первым сентября приехала бабушка Роза Абрамовна Жак и маме дали разоренную квартиру (две комнаты) – (румыны в оккупацию постарались) по второй Степной улицы (Буйнакская позднее, «Барсуковский бульвар»). Первые два года жили на кухне и зимой в одной комнате. Дружба с Женькой Евниным и Геной Бабиевым. С 1 –го сентября пошли в пятый класс школы N26 (10 линия и 1-я Майская), но это отдельная тема. Здесь я проучился 5 – 7 класс. В 8-й не взяли. Марк Самойлович Бинц – директор – меня не любил. Я пошел в 8-й класс 13 школы (13 линия и 1-я Инженерная), которую я и закончил. Потом был Университет, истфак, Сахалин (Тамари 1956 -60) и возвращение в Ростов, и работа до пенсии в 20 (Сельмашевской) школе у З.Н.Вдовцовой с 1960 -1997г.. А потом мы уехали с Люсей в Германию – Кассель – Лофельден. Вслед за нами приехали Юля и Даша, а потом и Саша.

Дядя Соломон. Соломон Соколик

Я помню его только уже в предвоенные годы. Суховатый, седой, красивый человек. Насколько я помню ходил он без палки. По рассказам взрослых я помню, что человеком он был талантливым, с абсолютным музыкальным слухом. Дети его и внуки унаследовали от него способности к науке и музыке. Сам он, если я ничего не путаю, хорошо играл на скрипке. Главную роль в семье играла его жена, тетя Лена. Наиболее способным из их детей был Абрам Соколик. Он стал доктором наук, работал с лауреатом нобелевской премии Семеновым. По специальности он был не – то физико – химиком, не то химико – физиком. После войны был засекречен, как он рассказывал, когда был у нас в Ростове, в коридорах дежурили офицеры компетентных органов в чине не ниже капитана. Абрам Соколик с детских лет был другом моего дяди Давида (Давида Константиновича Жака).
Однако вернемся к дяде Соломону. Обремененный большой семей (5 детей), он пытался заниматься гешефтом, но каждый раз эти попытки заканчивались крахом. В семье рассказывали такую историю. Кто – то из знакомых дяди Соломона рассказал ему, в начале 900-х годов, что можно быстро разбогатеть на торговле в только что захваченном П-Артуре. Продав все, что можно и заняв у знакомых, был куплен вагон хомутов, и он уехал в Порт – Артур. Но когда он туда приехал, началась русско – японская война 1904-5г.г. Хомуты были конфискованы, и сам Соломон с трудом добрался до Ростова. Они оказались все в долгах и только с трудом выбрались из нищеты. Кажется, единственным источником существования в семье нередко оставалась только скрипка дяди Соломона.
Умер он в 1940г. На время похорон меня отправили к кому – то из родственников, то ли к Фирочке и Абраму, то ли к Бине. Потом мне показали фотографию дяди Соломона в гробу. Это было мое первое очное свидание со смертью хорошо знакомого человека. Где он был похоронен, я не знаю, наверное, на еврейском кладбище. Тетя Лена осталась одна. Скучать ей не приходилось: она помогала своим дочкам Бете и Доре. В 1939г. у них родились дочки Наташа и Таня. И тетя Лена по целым дням помогала поднимать своих внучек. Весной 1941г. тетя Лена, у нее было больное сердце, пошла на Сенную (Горького), где в модинском дворе жили Коганы – тетя Бетя с семьей. Был жаркий день, кажется, она участвовала в большой стирке; она еле – еле вернулась домой и умерла. От соседей я узнал, что у тети Лены была «грудная жаба» и все пытался понять, где она пряталась у тети Лены. Похоронили ее рядом с дядей Соломоном, а где – я не знаю. Для моей бабушки – это было тяжелым горем, они были очень дружны и близки с тетей Леной. Бабушка часто ее вспоминала во время войны: «Счастливая Лена, не дожила до всех ужасов войны».
Тетушка Дора, Витя и Таня Шишкаревы
Тетушка Дора и тетя Бетя Соколик – Коган, двоюродная сестра мамы вернулась из Алма – Аты из эвакуации немного раньше нас. Муж ее Анатолий Шишкарев был на фронте, но двухкомнатная квартира ее не пропала, и она приютила нас с мамой, хотя первую ночь мы с мамой ночевали у Бети.
Тетя Дора была, как и все девочки Соколик, очень красивой. Певунья она была, я очень любил, когда она пела, а какие пироги она пекла! Витя был моложе меня на три года. Он был очень хороший мальчик, особенно мы познакомились и подружились с ним, когда незадолго перед войной он, не без помощи мамы, наверное, оказался в нашем детском саду на Газетном. Я считал себя старшим и ветераном и спесиво вел себя, помнится, этаким покровителем Витьки. Уехать при первом захвате города в ноябре 41г. фашистами они не смогли, на их счастье в день, когда немцы планировали уничтожить ростовских евреев, город был освобожден Красной Армией, перед вторым захватом Ростова гитлеровцами им удалось уйти, уже и пешком и под бомбами. Оказались они в Алма – Ате, откуда и вернулись чуть раньше нас. Было голодно в Ростове, но детей подкармливали в специальных столовых. Ходили мы туда с Витей с судками и ели уже дома.
Витька учился не очень прилежно, но был очень способным мальчиком. Вскоре после войны приезжал в Ростов из Москвы на свою родину брат тети Доры Абрам Соколик, уже доктор наук, работавший с академиком Семеновым, будущим лауреатом Нобелевской премии.
Он очень дружелюбно отнесся к нам с Витей, хотя и сказал, что мы провинциальны и недостаточно светски воспитаны.
Если учесть, что тетя Дора одна поднимала двух ребят (к отцу ребята изредка ездили на каникулы), то тут уже было не до светских манер. И, тем не менее, Витя прекрасно закончил школу и поступил в Таганрогский радиотехнический институт, который и блестяще закончил, а затем получил направление в Казань, в какой – то почтовый ящик, где и проработал всю жизнь. В ходе работы неоднократно облучался, что и привело к тому, что из нашего поколения он первым ушел из жизни. Остались в Казани жена его Роза и дочка Марина, унаследовавшая от Соколиков прекрасные музыкальные способности, а от своей мамы татарские скулы и красоту. Она закончила казанскую консерваторию. Витя нередко приезжал в Ростов во время отпусков. У него была своя машина. Дружил с Малкиными, Лазарем, с которым он вместе учился, и его женой Светой, соседкой их по квартире на Баумана. Приезжая после смерти тети Доры, он останавливался у Тани, но всегда выбирался и к нам. Очень жаль, что он так рано ушел. Таня перезванивается с Розой и Мариной, но все реже.
Таня унаследовала и музыкальность Соколиков и красоту «девочек Соколик» и очень большую близорукость, которую унаследовала и Марина.
В детстве она (Таня) хорошо училась в музыкальной школе по классу виолончели. Она, повзрослев, стала очень хорошенькой девочкой. Однажды, когда она пришла к нам, я пошел ее провожать через Нахичевань и очень жалел, что не встретил никого из нашего класса или знакомых. Очень хотелось похвастаться красивой сестренкой. После окончания школы, не без помощи мамы, Таня поступила в РИСИ (строительный институт), но училась слабо и вскоре бросила учебу. Мама устроила ее на работу в трест «Ростовстрой», где мама работала еще с довоенных лет. Вскоре маме удалось убедить ее поступить на вечернее отделение РИНХ‘а, который она и закончила. Через некоторое время она (Таня) стала лучшей из сметчиц строительных организаций. Это позволило им с тетей Дорой получить однокомнатную кооперативную квартиру в центре, на Пушкинской в кооперативном доме. К сожалению, тетя Дора вскоре умирает. Похоронили ее на Северном кладбище.
Татьяна и до сих пор работает, уйдя на пенсию, ее ценят, но частенько забываю заплатить вовремя. Тем не менее, зарабатывает она сейчас прилично и даже побывала за границей еще в брежневские времена. Они очень дружны с Люсей.
Она часто бывала у нас и приезжала к нам уже в Лофельден. Ждем мы ее и в том году на Люсин юбилей (75 лет). Мы очень обязаны Тане, так как она очень выручает нас после нашего отъезда, представляя нас в Ростове. Человек она коммуникабельный, добрый и очень практичный, в отличие от тети Доры и Вити.
Мы часто перезваниваемся с ней и ждем ее всегда.
Тетя Бетя умерла и похоронена на еврейском кладбище там же, рядом с тетей Келей. Ее дочь, тети Кели, тетя Бетя, умерла от рака. Умер и Буся Кулешов и его сын Юра.
Миррочка Кулешова умерла последней. Она долго болела и была очень одинока.
Умерли все Соколики. Наташа Коган живет в Москве, ее брат Юра с семьей жил - в Ростове.
Умерла и старшая в нашем поколении Инночка Мовшович, дочь Фиры Соколик, очень незаурядный человек.
Тетя Келя очень хорошо относилась ко мне. «Босявка» - называла она меня. Мудрая и добрая была тетушка Келя. Незадолго до смерти их переселили, наконец, в двухкомнатную квартиру в коммуналке на Энгельса из их подвала на Старопочтовой, где они прожили всю жизнь. Все прелести коммуналки, еще две семьи – со скандалами хама – соседа, преподавателя РИСИ сказались на их здоровье и приблизили их смерть.

@темы: Воспоминания

---

Заповедь моей мамы

О, да вы - м.н.с., он же – младший научный сотрудник.

По большому счету не важно, какая именно у вас специализация. Вы молодой разгильдяй и у вас отличное чувство юмора. Вы - соль любого научно-исследовательского института. Именно вы обеспечиваете подлинную движуху научных разработок или имитацию бурной деятельности, это уж как вам заблагорассудится. Ваш девиз: ученым можешь ты не быть, но кандидатом стать обязан.

Пройти тест

@темы: Флэшмоб

---

Приехала, читаю

---

Уезжаю через несколько часов в Туапсе. Погода как всегда обещает быть холодной и дождливой. Не привыкать
До встреч

---

Звонок

Сегодня отчиму позвонил Б.Г.И. и металлическим голосом сказал:
- СВ, ставлю Вас в известность, что меня вызвали в главный корпус и я подписал приказ о вступление в должность заведующего кафедрой. Не СМЕЙТЕ подписывать бумаги как заведующий кафедрой. До свидания

И все. А человек был основоположником кафедры, создал ее с нуля, руководил ей 32 года, открыл специализации и много чего полезного сделал. Да он сам написал заявление об уходе, да он хотел уйти, но не так. До свидание и все, на свалку.
Вот зла не хватает. Причем все почести и проводы должны были организовать "свои" мехматовские, но им некогда они власть делят.
А он переживает, что выгонят вообще, а как им на пенсию прожить? Или дадут ужасную нагрузку и он сам уйдет. Жалко его, по человечески. Он конечно человек тяжелый, но из той эпохи Великих мехматовских профессоров, которые всегда славили факультет.
Так уходят Могикани

@темы: Моя большая еврейская свадьба, Мысли вслух

---

Состояние системы

Купальник куплен теперь возможны два варианта:
1. Резко и надолго похолодает
2. Наступит жара

Билеты в Туапсе тоже закуплены
Денег нет совсем (в последнее время это обычное состояние)
Хочу в Париж!!!
Неожидано выяснилось, что моя типа невестка владелец крупного тур-агенства (я в ахуе)
Пора учить английский

@темы: Мысли вслух

---

Пионерское детство

По телику прошла информация о каких-то шпионских скандалах. Вроде как некие разведслужбы пересылали стратегическую информацию о расположении воиск и промышленых объектов в СССР обычной почтой. Канал работал несколько лет и никто ничего не мог заподозрить потому что переписка была замаскирована под детские письма. Старшее поколение блогеров наверняка помнит КИД - клубы интернациональной дружбы.
Кидевцем была и я. Это единственое, что мне до сих пор приятно вспоминать из своего пионерского детсва. Я вела бурную переписку с пионерами братских стран. У меня были в друзьях: две девочки болгарки, одна из Бургаса, другая из Варны, один мальчик из Гречиских Солоников и девочка из Дрездена. Так как мы не были никогда знакомы лично и общих друзей да и интересов не имели, то писали мы не о чем. Все письма на отвлеченые темы о природе о погоде, а по прошествие полугода мы как-то незаметно перешли к теме "город". Переписка приобрела более оживленый характер, мне приходили письма с детальным описанием местных заводов, ну и не отставала. Тем более, что семья была вся высокопоставленая. Помню как перечисляла заводы и их типы прозводств, даже с отцом консультировалась.
Может я тоже была агентом спецслужб?

@темы: Воспоминания

---

Что я помню. Моя мама

Ее звали Рахиль Константиновна Жак, и была она для всех, кто ее знал, а знали ее многие и считали прекраснейшим человеком, Рахой, Рахилечкой, Рахитой. Она родилась (по воспоминаниям тети Миры) в 1906 г. 22 октября, по документам же она была 1907г.. По рассказам близких людей была смышленым, веселым и озорным ребенком. Как говорит тетя Мира в своих воспоминаниях или, наверное, Донечка, в семье Мира всегда была англичанкой, а мама – француженкой по своему характеру. Братья, особенно Давид, любили сестру и часто выгораживали ее и защищали от отца за проказы. Мама рано научилась читать. Она рассказывала, что еще до гимназии любила сидеть за столом, за которым Давид, Меир, Фоя – делали уроки. Так, по ее словам, она начала вместе с братьями знакомиться с латынью. Память у нее была хорошая, но поскольку она сидела с другой стороны стола, то воспринимала долгое время латинские фразы «вверх ногами». Была смешливая, непоседлива, любила напевать и танцевать. Очень многие песенки тех лет я знаю с ее «напева». Она еще застала гимназию в П-Петровске, где училась первые три класса. Мама рассказывала мне о гимназии, но я не запомнил. Что – то об учителях, о строгом и серьезном обучении. Помню ее рассказы о семейных обедах, когда за стол садилось обычно 10 – 15 человек. Кроме своих, еще и многочисленные друзья старших братьев и сестер. Рассказывала о мгновенных вспышках отца. На столе всегда стоял графин со столовым виноградным вином, но им никто не злоупотреблял. В семье всегда было много животных: кошки, собаки, подшефные Меира. Мама много рассказывала о той – терьере «Бое». Бой был любимцем семьи. Позднее его зарубил пьяный офицер – деникинец. С весны (ранней в Дагестане) и до поздней осени братья не вылезали из моря. Загорали до черноты, все прекрасно плавали с детства, кажется, за исключением Абрама и Бини. Научили рано плавать и маму. Плавала она уже и после выхода на пенсию прекрасно. У нее всегда было много подруг. Рано начала читать. Благо у деда была прекрасная библиотека русской и зарубежной классики, выписывались все «толстые» журналы и лучшие детские. Когда мама пошла в первый класс, готовила ее в школу тетя Мира, началась первая мировая. Шли через город эшелоны на Кавказский фронт. Мама вспоминала парад войск в Петровск – Порте, который принимал командующий Кавказским фронтом вел. князь Николай Николаевич (человек громадного роста, его называли «десять пудов августейшего мяса». Солидная была фигура среди романовского семейства). Маме было 10 (-11) лет, когда произошла революция. Теперь уже шли эшелоны с фронта, который развалился. Война всем осточертела, солдаты рвались домой. На Кавказе после весны революции усиливались белые. Деникинцы захватили Кубань. В Дагестане свирепствовали банды имама Гоцинского. Как всегда, на Кавказе столкновения социальные перерастали в национальные. Шла тюрко – армянская резня в недалеком Баку. Советская власть не удержалась здесь, на Кавказе. Поговаривали о резне, которую собирался учинить красным и евреям Гоцинский.
В Ростове было поспокойнее, там было много родственников деда и бабушки (их братья и сестры) и, передав кооперативу служащих свое «дело» - магазин тканей, семья снялась с нажитого места.
Морем с приключениями и страхами – по рассказу тети Миры – добрались до Астрахани, а затем и до Царицына по Волге, откуда поездом приехали в Ростов. Через некоторое время поселились в доме Модиной на Сенной улице (между Малым и Ткачевским). Затем перебрались на Старопочтовую (ул. Станиславского в советское время) между Большим и Казанским. Здесь мама продолжала учебу в сов.труд. средней школе (здание на Старом базаре). Здесь она подружилась уже на всю жизнь с Мусей (Марией Павловной Горевой), Полиной Ивановной Петровой, будущей известной ростовской актрисой театра Горького, Оленькой Мюллер, позднее мамой Миши Каца, Гришей Кацем, известным ростовским поэтом и другом дяди Бини. Подруг и друзей было много. Училась мама все годы хорошо. После окончания школы встал вопрос, что делать дальше. Дед при советской власти был зачислен в «нетрудовые элементы» и «лишенцы» (лишен избирательных прав, что затрудняло получение высшего образования). Надо было идти работать, чтобы получить «рабочий стаж», открывавший дорогу в ВУЗ, хотя и с большими сложностями.
Володя Соломин, Светик Башмаков – двоюродный брат М.П.Горевой, рано погибший, был взят за свое княжеское происхождение. Меир зарабатывал стаж на чугунно – литейном заводе (б.им.Ченцова) – работал молотобойцем. Мама становится счетным работником в горстатотделе, куда ее устроил Давид. Дядя Давид, уже закончивший экономический факультет Ростовского университета под руководством профессора – статистика Авдея Ильича Газулова, принимал активное участие во всероссийской (всесоюзной) переписи. Привлек он этой работе (дядя Давид) и маму. У меня сохранилась справка о ее работе по переписи. Постепенно разлетались братья, и дед с бабушкой перебрались на новую квартиру, в доходный дом Перлиных по Чеховскому переулку 15/17. Три комнаты и кухня, которую они делили с Соколиками (сестрой бабушки тетей Леной и ее мужем дядей Соломоном). Мама поступила на экономический факультет университета (будущий финансово – экономический институт, позднее РИНХ (Ростовский институт народного хозяйства) на отделение бухгалтерского учета. Но проучилась она два или три года, помешало то, что она вышла замуж за моего отца (в 1930г.).
Время было трудное, по молодости лет веселое, вокруг были интересные люди, и мама вспоминала это время как самое счастливое в своей жизни.
Уже на Старопочтовой у дяди Бини и Фои до его отъезда в Ленинград бывали их друзья, поэты и писатели, художники и будущие ученые. Было шумно и весело. Здесь мама познакомилась с Бусыгиным, Фадеевым, Киршоном, Кацем, молодым Шолоховым, Миррочкой Браиловской и Лидочкой Кац, сестрой Гриши Каца, художниками К.Ротовым и Валенином Бродским. Мама училась вместе с известным артистом Швейцером, знала Володю Соломина и мн. других. Мама была молодой и красивой и пользовалась успехом. Гриша Кац, бывший большим и сердечным другом мамы, посвятил ей одно из своих стихотворений, за строчку из которых ему досталось от «Комсомольской правды» тех лет. Что – то «о твоих стыдливых коленях». Есть фотографии тех лет (с Гришей и Меиром) в парке Горького. Театры, концерты, выступления Маяковского. Хрестоматийны два события с ним (Маяковским) связанные. Грише Кацу, бывшему у него в номере гостиницы, он подарил свою ручку, которой ему, по его словам, хорошо писалось в Ростове и еще В.К Жак, тогда начинающий поэт, читавший свои стихи по просьбе Маяковского по тогдашней манере нараспев, удостоился следующей фразы Вл.Вл.: другому молодому поэту, читавшему ему свои стихи он (Маяковский) сказал: «Не вой, как Жак!»
А потом появился приехавший сюда из Грозного Павел Барсуков, быстро выдвинувшийся как комсомольский работник. Сначала он был директором школы. Быстро отбил маму у ее поклонников и уже в январе 1930г. после свадьбы Миррочки и Бини шутливо подписали поздравление «Следующие». Первый ребенок у молодоженов – девочка погиб из –за халатности персонала роддома. В ноябре 1933года уже в частной клинике известной акушерки Сопсович (на Никольской между Казанским (Газетным) и Ворошиловским (Большой пр.) появился и я. Вскоре после этого отец уже работал на Д.Востоке (см. главу об отце), мы с мамой уехали к нему. Приезжала туда, чтобы помочь маме с малым и бабушка Елена Ивановна – мать отца. В 1936г. мы вернулись в Ростов.
После трагедии с отцом, мама работала счетным работником сначала на обувной фабрике им.Микояна, а потом перешла работать в плановый отдел треста «Ростовстрой», который тогда помещался на Энгельса (Б.Садовой) в доме рядом с гостиницей «Московской, в войну здание было разрушено. Нам с мамой очень повезло. И то, что отец отправил нас в Ростов, и то, что мама осталась на девичьей фамилии Жак, да и контора Ягоды, а затем Ежова не управлялись с валом Большого террора, но до нас они не дотянулись. Хотя страх тех лет мучил маму вплоть до 60-х годов уже после посмертной реабилитации отца.
Мои воспоминания до начала войны связаны с походами с мамой по врачам, мама забирала меня после работы из детского сада. Помню в 1938 или 1939г. в день 8 Марта женщин отпускали раньше, мама зашла за мной. Был теплый весенний день, мама была в жакетке и берете, такая молодая, веселая и красивая. Мы часто бывали с ней в гостях у ее друзей, да и у нас на Чеховском гости не переводились. Друзья, родственники, знакомые. Помню Гришу Каца, мужа тети Лиды, - сестры отца, - он был военным летчиком, очень мне нравилась его форма, это же обстоятельство привело к тому, что я запомнил посещение Чеховского тетей Бетей Соколик и ее мужа Евг.Когана – он был железнодорожник, и они носили тогда тоже военизированную форму с кубиками в петлицах.
1940г. запомнился болезнью мамы. У нее был фурункул на колене. Температура за 400 . Пригласили военврача из госпиталя СКВО на Газетном. Он вскрыл фурункул, мама быстро поправилась. Помню наши с ней походы к «Жакам» Миррочке и дяде Бини, и на Подбельский к Иофиным. Однажды, вечером после работы мамы мы поехали с ней к нашим на Подбельский, где жили дядя Исай с тетей Миррой и Нонночкой, Рода и Меир с Галкой и Котом, тетя Оля Иофина и ее Леночка Мкртчян. Пуржило, мама везла меня на санках. Было страшно и холодно. Порыв снежного заряда сорвал с санок лежавшие у меня на коленях коробки с игрушками. Помню, как мы их собирали на ветру в метелицу, как замерзшие добрались, наконец, к Иофиным.
Уже явно надвигалась война. На работе у мамы шли занятия по ПВО и ПВХО, у нас хранится справка о сдаче мамой каких – то зачетов по этим «предметам».
А потом пришла война. Если бы не Иофины, уже перебравшиеся в Днепропетровск и забравшие нас с бабушкой и мамой, мы бы сами скорей всего не выбрались и оказались бы в Змиевской балке, где осталось почти все еврейское население города. Повезло, что управляющим трестом «Ростовстрой» был Катаев, замечательный человек, хорошо относившийся к маме. Перед приходом немцев он уйдет в полк народного ополчения и погибнет на фронте. После войны одна из улиц города, около РИСХМА получит его имя.
Когда мама пришла за разрешением на отъезд в эвакуации, сидевший в кабинете управляющего секретарь парткома начал кричать на маму: «Что Вы панику разводите, кто Вам сказал, что немцы дойдут до Ростова?» (Это было опасно, можно было «влететь» за распространение панических слухов). Мама расплакалась, выручил Катаев? «Ну что ты на нее напал. Есть возможность уехать, пусть уезжает». Сколько евреев комсомольских и партийных работников так и не смогли ухать в сентябре – октябре 1941г. и оказались на оккупированной немцами территории и погибли в Змиевке и тюрьмах.
Поездом мы через Лихую добрались до Сталинграда, пыльного, деревянного города с заводскими поселками, трубами предприятий и огромной Волгой с пароходами и огромным количеством людей, скопившихся здесь, ожидая отправки вверх по Волге и в Астрахань. Мы ждали парохода на Ульяновск. Мама, вместе с «девочками» Иофиных. Наконец, мы погрузились на пароход. Мы с бабушкой в каюте на палубе. Мамы наши - в трюме. Мы поплыли в эвакуацию. Начиналась новая глава нашей жизни.
В Ульяновске мы долго не задержались и Исай (муж тети Миры) вытащил всю нашу мешпуху в маленький русско – татарский городок, сохранивший все черты русского уездного городка, Мелекесс, расположенный среди прекрасных левитановских лесов Заволжья на реке Черемшан. Началась наша мелекесская эвакуация. Теперь (после войны) этот город стал одним из наших центров атомной промышленности Димитровоградом и портом Волжского водохранилища после подъема воды при строительстве Куйбышевской ГЭС. Мы с Сергеем хотели, но так и не добрались посмотреть Мелекесс нашего детства.
Мама сразу же стала работать в столовой бухгалтером. При маминой щепетильности никаких преимуществ это не давало, днем тарелка супа ей, и я заходил после школы к ней и чего – нибудь перехватывал. Тяжелой и трудной была эта первая зима 41/42 года. Потом началась трудовая мобилизация, и мама с тетей Миррой уехали на торфоразработки в деревню Сабакаево, что освободило их от мобилизации на окопы, где было еще труднее.
До весны мама работала в Сабакаево, это – семь километров от Мелекесса, но очень скоро узнав, что она счетный работник, ее посадили бухгалтером (или счетоводом) в контору. Жила она на квартире в деревне, в воскресенье приходила домой, а рано утром в понедельник уходила назад.
Я не знаю обстоятельств ее возвращения, но весной 1942 г. она была уже дома и стала работать в артели «Пищевик» плановиком – экономистом. После приезда осенью 41г. Донечки, сестры мамы, с Волькой –мл., а затем летом 42г. Миррочки с Сергеем и Лешенькой и бабушкой Эсфирь Соломоновной, маме стало чуть полегче: и на огороде, и в добывании дров и питания на весь наш кагал. Мужчин в семье остался один дядя Исай, он работал преподавателем истории и английского в учительском институте, и жили они отдельно в двух кварталах от нас. Кроме отца, а мама еще чуточку надеялась, что он все – таки жив, хотя и находится в дальних лагерях без права переписки, была такая иезуитская формулировка, означавшая расстрел, все наши родственники мужчины были на фронте: дядя Давид под Ленинградом, дядя Биня при его белом билете и почти полной слепоте работал политработником в госпитале, где - то в прифронтовой полосе, дядя Меир был на Южном фронте в то время, потом под Ленинградом, Ава – в хим. войсках. Давид прислал бабушке свой аттестат, аттестаты были и у Донечки и Миррочки. Огороды, аттестаты, все работали, на хозяйстве была бабушка. (Э.С. болела и почти все время лежала) – все это сделало вторую военную зиму почти терпимой. Правда, менять уже было почти нечего из вещей. Помню, как жалко было, это уже в 43г. маме расставаться с последней своей ценностью – часиками. Но и они ушли за один килограмм сливочного масла и сани с березовыми бревнами. В 1943г. был окончательно освобожден Ростов. Мама списалась с Надей Жаровой, которая и до войны работала в тресте «Ростовстрой» зав.отделом кадров. Она была приятельницей мамы, и в начале 1944г. мама получили вызов из треста. Было много переписки, т. к. оказалось, что наша квартира была занята еще во время оккупации семьей, у которых разбомбили дом. В марте 1944г. мы с мамой, - бабушка оставалась с Донечкой и тетей Миррой, - уехали; ехали сначала поездом до Рузаевки, потом эшелоном до Харькова. Все было разбито там, где побывали немцы. И все – таки мы едем домой, чем дальше на запад, тем более чувствуется весна, под Харьковом уже зеленела трава и наливались почки. В эшелоне до Харькова мы ехали с тетей Галей Иофиной и маленькой Ларочкой. Страшное впечатление от разбитого вдребезги Харькова. А потом в набитом битком вагоне теплушке, на чемоданах мы с мамой приехали в Ростов. Очень долго стояли на станции Ростов – Берег и уже в темноте вышли у разбитого вокзала. В городе – комендантский час. До утра нас разместили на «вокзале» - в подвале Лендворца. И когда рассвело, мама со мной и нашим скудным и легким багажом мимо баррикады на вокзальной площади подошли к началу ул.Энгельса (Б.Садовой), но ее не было. Одни развалины. Утро было чудесное, свежее, солнечное, праздничное. А на развалинах оптимистичное: «Мы возродим тебя, родной Ростов» и деловитое: «Проверено. Мин нет. Ст.сержант Николаев». И мы пошли по Энгельса к центру. Закончился еще один период в нашей жизни – эвакуация, разгром фашистов, -было ясно, что в этом году их прогонят с нашей территории, - и наше возвращение в родной город.

6.08.05г.
(продолжаю после возвращения из больницы)

Первые дни мы разместились в комнате тети Бети Соколик, которая радушно приютила нас после дороги. (Где были ее ребята – не помню, Наташа была у Абрама Соколика в Москве, а вот где был Юра – я не помню.) Тетя Бетя работала машинисткой в воен.трибунале в том же «модинском» доме на Горького (Сенной), где когда – то жили вместе с семейством тети Лены (Соколики) и наше жаковское семейство в годы гражданской войны после приезда из Махачкалы. Но у тети Бети мы побыли очень недолго и перебрались с мамой к тетушке Доре, родной сестре тети Бети, у которой на Семашко ниже Большого базара, на Баумана были две комнаты в коммуналке, и где она жила с сыном Витей (1936г.) и дочкой Таней (1939г.). Ходили мы и на Чеховский 15/17 (наша довоенная квартира). Она уже была занята людьми, которые надеялись, что «жиды» уже больше не вернутся. Надо было судиться, но мама с судами дела не имела. Кое – что мама увидела из наших вещей и забрала, но альбомов с Фоиными рисунками мы не нашли. С сентября 1944г. мы уже жили на Старопочтовой (Станиславского) у тети Кели и ее дочек тети Бети и Миррочки.
Тетя Келя очень интересный человек, умница и оптимистичный, добрый и доброжелательный человек. Она была замужем за своим дядей, в результате все трое детей (Буся – Абрам Кулешов, Бетя и Мирра) были очень болезненны. Буся был инженером, у него был сын Юра, оба они сравнительно рано умерли. У Юры (мама была русская) были две дочки.
Тетя Бетя была замужем за Фатилевичем (погиб на фронте). Война застала их в Ленинграде. Тетя Бетя чудом выжила в блокаде, но ее маленький грудной сын погиб. Тетя Бетя получила букет болезней, в том числе эпилепсию. Работала она бухгалтером и умерла уже в 70-х от рака. Миррочка – человек активный и контактный, работала на машинно – счетной станции на железной дороге. Тетя Келя училась в нахичеванской гимназии. Была близка к с.-р. В годы первой революции полиция хотела ее арестовать. Но они спутали имена: Келя и Коля. Искали Колю. Тетя Келя накинула платок, взяла канистру для керосина и избежала ареста. Была она человеком веселым и остроумным. Дом ее матери тети Юли, - умершей уже в эвакуации, - сестра моей бабушки, в первую революцию был местом хранения оружия и взрывчатки боевой дружины Нахичевани. Когда черносотенцы попытались там организовать погром (в Нахичевани), дружинники дали им отпор, погром не получился. После революции в годы до войны дядя Боря, муж тети Кели, был мелким торговцем, а перед войной торговал на Большом базаре в ларьке какой – то мелочью. Умер или перед войной или в начале войны.
Несколько слов о тете Бете Соколик. Ее дочка Наташа жила в семье ее дяди Абрама Соколика в Москве. А Юра – ее сын жил после войны с тетей Бетей.
Тетя Дора в 30-х годах была замужем за Анатолием Шишкеревым – донским казаком, перед войной или в начале войны они разошлись. (Смотри вставки Кулешовы – Соколики).

@темы: Воспоминания

---

Что я помню.

Моя бабушка - Жак (Кулешова) Роза (Роза - Дина) Абрамовна
(1870 – 1956г.г.)

Это был самый близкий и дорогой для меня человек, после мамы. Бабушка вырастила меня. Все мое детство прошло под присмотром бабушки. Все мои воспоминания о детстве связаны с ней.
Она родилась 12 ноября 1870 года в Темирхан - Шура – потом Буйнакск (в честь героя гражданский воны Уллубия Буйнакского) в Дагестане. Если память мне не изменяет, семья моего прадеда Абрама Кулешова была родом из Белоруссии, из местечка, прапрадед был ремесленником, кажется, сапожником, о нем известно только, что главным в семье была его жена, моя прапрабабушка.
Человек властный и решительный, с характером деспотическим.
Прадед кантонистом попал на Кавказ, евреям – кантонистам после завоевания Кавказа, после 25 летней службы, разрешали жить на Кавказе. Бабушка родилась в большой обычной еврейской семье. О Темирхан – Шуре известно по разысканиям моей тетушки Дони.
Не знаю уже по каким обстоятельствам, но Кулешовы оказались в Грозном. С этим городом мистическим образом были связаны и Кулешовы и Барсуковы.
Семья была большая. Я знаю о трех сестрах Кулешовых: Юлии Абрамовны (тетя Юля), бабушка - Роза Абрамовна, тетя Лена (Елена Абрамовна), в замужестве Соколик. Может быть, были еще, но других я не помню, и были несколько человек братьев Кулешовых. Я помню еще, что были еще дядя Володя и дядя Боря, но это не все. Семья была трудовая и дружная, все потом делали себя сами, выбивались в люди, как тогда говорили. Жили трудно. Знаю, что бабушка училась в русской школе только один год. Закончила она этот год с похвальным листом за отличную учебу. Но больше в школу ее не пустили, как она не плакала. «Родился Борька, нужно было его присматривать и школа моя закончилась». Ей очень хотелось учиться, но так и не пришлось. Она прекрасно говорила, без всякого акцента, по – русски, но жизнь в городе привела к тому, что идиш они постепенно забывали, еще понимали, выйдя замуж уже почти не говорили, разве что с дедом или сестрами, когда не хотели, чтобы дети их понимали. А вообще уже в юности, по семейному преданию говорили так примерно: «Роза, ставь самоваркис!» Всю жизнь до последних месяцев, ей уже было 86 лет, бабушка много читала. После смерти деда в семье уже не соблюдались религиозные обычаи и говорили на русском, читали и писали по-русски. У бабушки был светлый ум, прекрасный мягкий характер, человеком она была интересным и красивым.
Как произошло их знакомство с дедом – наверное, через сваху, как они перебрались в Ростов, где уже жили тетя Юля с семьей и тетя Лена, как они перебрались с дедом и когда в Петровск – Порт (Махачкалу) я не знаю, не помню. Здесь дед стал уважаемым торговцем в общине и городе, здесь у них родились все десять их детей, здесь они учились в гимназии, а мальчики, не знаю, как Биня, последний из ребят, посещали еще и начальную еврейскую школу (хедер). Здесь они и прожили до 1918 года, революции и гражданской войны.
На бабушке лежали все заботы о домашнем хозяйстве. Конечно, всегда были кухарка, няня и горничная, но дети, кухня, дом всегда были на ней. А ведь за стол садились до 20 человек ежедневно, особенно в праздники и каникулы, когда наезжали родственники и собирались друзья детей.
Бабушка сама и обшивала детей. Она с детства умела шить, вязать, в доме была швейная машина, а какие цветастые коврики из лоскутов на подстилки она вязала. Потом уже даже меня она научила штопать носки, пришивать пуговицы, чистить овощи к обеду. Дед никогда не злоупотреблял вином, но, как принято на Кавказе, на столе во время обеда всегда стоял графин с местным сухим вином. Когда подросла Мира, старшая сестра моей мамы, заботы о младших во многом легли и на ее плечи.
Так и шла ее, бабушкина, жизнь в заботах о детях и быте. Благо все дети учились хорошо, только Лия, которая много болела в детстве и вместе с моей мамой и Доней уже училась в советской школе, хотя мама и начинала учиться в гимназии.
Из этих дореволюционных лет я помню по рассказам об одном эпизоде, связанным с бабушкой. Лия, сестра мамы (1910 г.р.) в детстве очень болела и была слабенькой. У нее был врожденный вывих бедра, и она не могла ходить. Дед списался со знакомыми в Берлине, он имел связи по своим торговым делам, и бабушка с Лией, без языка и компаньонки поехали к немецким врачам. Остановились у берлинских знакомых деда. Хирурги долго лечили Лиичку, но так и не долечили. (Она всю жизнь ходила, прихрамывая). Но это уже был июль 1914 года. Началась война, и последним поездом они чудом выбрались из Германии. Могли бы там и застрять. Путь через Швейцарию и Италию был сложен и тяжел. Такое было первое и единственное знакомство бабушки с Германией.
Война мало затронула П-Петровск и нашу семью: мальчики еще учились в гимназии. Первым уехал в Ростов, где и поступил на юрфак старший сын бабушки Абрам (Буся). Это был уже 1916 или 17 год. В Ростов был эвакуирован Варшавский университет (немцы взяли Польшу, а Ростов – не было бы счастья, так несчастье помогло – получил университет). Революция докатилась и до П-Петровска. Через город шли эшелоны возвращавшихся войск с Кавказского фронта. Ждали погромов. Это – весна 1918 года. А потом к городу стали подходить банды имама Гоцинского, грозя вырезать всех неверных, а заодно и евреев.
Оставив все, семье удалось сесть, кажется, на один из последних пароходов идущих в Астрахань. Донечка вспоминала (и мама) сколько страха они натерпелись в этой поездке. А потом по Волге добрались до Царицына, где остановились у старых знакомцев - Шульгиных.
Перевели дыхание и уехали в Ростов, где жили многочисленные родственники и учился Абрам. Сначала жили при лесном складе, где стал работать дед. По мере того, как разъезжались подросшие дети, перебрались, в конце концов, на квартиру в доходном доме Модиных, богатой еврейской домовладелицы на Сенной (ул. Горького), улице между Малым и Ткачевским. Здесь уже жили Соколики (сестра бабушки – тетя Лена с дядей Соломоном с детьми). Семьи дружили, особенно дети. Двор был большой, шумный и многонациональный. (Жила здесь и семья Вучетичей с сыном Евгением, будущим знаменитым скульптором. Мама вспоминала, что он в детстве сильно заикался, ребята его почему – то недолюбливали, называли «Женька – заика»).
В январе 1920 года на глазах у мамы произошел знаменитый эпизод в модинском дворе. Во двор въехал конармеец – буденовец. Из своей квартиры вышел Локерман, известный меньшевик, делегат 2-го съезда РСДРП. Он стал прочувственно приветствовать приход Красной Армии. Буденновец молчал, внимательно разглядывая Локермана. И после его приветствия подвел итог: «Скидывай сапоги, жидовская морда» (сын владелицы дома, Модиной, тоже еврей, ушел с деникинцами). Потом семья перебралась на Старопочтовую, а уже оттуда в начале 30-х (?) перебралась на Чеховский 15/17, кв. 12 в бывший доходный дом Перлиных, типичный ростовский двор, п-образный, с внешними железными лестницами и верандами, с флигелями во дворе. Дети разъезжались, с бабушкой были Лия и Доня. После отъезда мамы и отца на Дальний Восток их комната на Дмитриевской (Шаумяна) перешла по наследству Лии, которая вышла замуж за Володю Кумани. Биня уже жил после женитьбы на Миррочке у Браиловских (Энгельса, 109). Квартира на Чеховском: три комнаты и кухня на первом этаже. Первая комната, в ней жили Соколики (тетя Лена и дядя Соломон) окном своим выходила на стену соседнего дома, так же, как и вторая комната, где после нашего с мамой возвращения из Хабаровска жили мы с мамой, поэтому комнаты были полутемные и даже днем в несолнечную погоду там нужно было зажигать свет.
Третья большая комната – общая, в ней собирались все, родные и многочисленные гости, комната была светлая, два окна. Четвертое помещение – кухня и службы, большая плита , кухонный стол напротив и в углу – основное достижение коммунальной цивилизации - туалет. Все это по моим воспоминаниям с 1936 года , когда мы с мамой вернулись с Дальнего Востока. Донечка готовилась к переезду в Харьков, к Абраму Иосифовичу Лихтеру, Аве. Дядя Соломон редко выходил из своей комнаты, а тетя Лена и бабушка почтивсегда были вместе, либо на кухне,либо в большой комнате. Они жили очень дружно. То ли готовили, то ли шили что –то на большом столе, то ли стирали.
Из кухни выход в тамбур, маленький и светлый, где летом гудели керосинка или примуса вкусные запахи синеньких или рыбы заполняли квартиру и окрестности. Впрочем, также благоухали и соседние квартиры. На стене между окнами был радиорепродуктор, черный бумажный круг с механизмом внутри.
Как жилось бабушке эти четыре года между смертью деда и нашим возвращением с мамой – я, естественно, не помню и не знаю. Жаль, нет мамы, нет Лии и Дони, спросить не у кого. Мама работала, приходила к вечеру, днем после детского сада я был с бабушкой. Она меня баловала, дядя Соломон и тетя Лена смотрели на это неодобрительно, но бабушка меня жалела: сирота, без отца. За эти годы бабушка потеряла дядю Фою (художник Ефраим Жак), он покончил с собой после гибели его невесты, она попала под поезд. Все дети поженились или вышли замуж, подрастали внуки и внучки. У тети Миры и дяди Исая – Нонночка – старшая из нашего жаковско - иофинского поколения (она была 1927г. рождения), старший внук – Сережа – сын дяди Бини, Галя (1931г.р.) и Костя (1936г.р.) – дети дяди Меира и Роды.
Потом у Дони и Авы появился Волька (1939г.р.). Только мы с мамой оставались с бабушкой на Чеховском. Потом, перед войной умер дядя Соломон, а вслед за ним накануне войны и тетя Лена. Война была все ближе. Иофины, семья тети Миры и дяди Исая и дяди Меера и Родочки перебрались в Днепропетровск на родину Исая и Роды. И в Ростове оставались только Биня с семьей и Лия с Володей да мы с мамой. Биня и Мирочка, Лия и Володя часто приходили в гости. Бабушка по-прежнему вела дом и все хозяйство. Каждое лето приезжал Давид. Его приезд для бабушки и всего семейства был праздник. Он работал в Ленинграде. «Дудинька приехал», - так нежно называла бабушка Давида – праздник в доме, а для меня – особенно. Он почему – то любил меня, озорного и балованного мальчишку. Своих детей у него в трех браках не было.
А потом началась война. Давида взяли на сборы офицеров запаса в июне – накануне войны, успел прислать нам свою фотографию в форме ст. лейтенанта, с тремя кубиками в петлицах, а дальше уже шли треугольнички полевой почты. Бабушка очень переживала, хотя мы уехали после первой бомбежки (первая и единственная тогда бомба разорвалась на путепроводе, у вокзала, перед Ленгородком, даже не помню были ли раненые или убитые). Бабушка все вздыхала: «Счастливая Лена, не дожила до всех этих ужасов»
В августе немцы подходили к Днепропетровску. Меер ушел добровольцем в армию, хотя имел бронь, институт, где он работал, эвакуировался из города. Кроме Роды с детьми с ними ехали дядя Исай и тетя Мира с Ноной. Оля с Леной и много других иофинских родственников. Они сообщили, что могут забрать и нас, с мамой и бабушкой. Спасибо Катаеву, управляющему трестом «Ростовстрой», который отпустил маму. И мы уехали. Поездку помню хорошо. Поезд долго стоял на берегу Дона. Говорили, что немцы бомбят Лихую. Потом долго стояли в Лихой, и, наконец, приехали в Сталинград, пыльный, в основном, тогда деревянный город, в садах, вытянувшийся вдоль Волги. Сначала мы переночевали у Шульгиных, друзей бабушки еще с дореволюционных лет, они останавливались у них в 1918, когда перебирались в Ростов. Потом к нашей глупой радости, Вовки Крицевого, сына тети Любы Иофиной, и моей, мы расположились табором около речного вокзала – никто не знал, когда будет пароход. Однажды мы с Вовкой сели в стоящий на якоре катерок, выбрали якорь, крутнули штурвал и отплыли от берега. Повезло! Нас заметил с берега Арон Иофин и успел нас перехватить. Было нам на орехи.
Здесь мы пробыли несколько дней. А потом была страшная посадка на пароход, ночью в темноте. Ехали вполне комфортабельно: мы с бабушкой, Ноной и кто – то еще в каюте. Очень все было интересно. Волга, лето и я был еще слишком мал (7 лет), чтобы осознавать всю трагедию войны. Все было необычно и интересно. Мамы расположились в трюмах, где были полки для пассажиров. Работал даже ресторан, где мы с бабушкой обедали. Два или три дня мы добирались до Ульяновска. С десяток детей, мамы и бабушки (была еще бабушка Иофина). Конечно, энергия сестер Иофиных, с ними был и их младший брат Арон, помогли нам выбраться и спастись в эвакуации. Сами мы вряд ли выбрались из Ростова.
В Ульяновске нашей шумной мешпухе устроиться таки не удалось. Здесь я впервые услышал и познакомился с термином «жиды» и где, в Симбирске! Очень я этим был ошарашен. В Ростове я этого не слышал ни на улице, ни в детском саду. Исай быстренько съездил в районный городок Мелекесс, маленький русско – татарский, дореволюционного уездного типа городок на реке Черемшан, где он нашел работу в Учительском институте, где он начал преподавать историю и английский. И перевез, вернувшись за нами, всех в Мелекесс.
Сначала мы жили на Куйбышевской в большом деревянном доме, потом перебрались в небольшой дом на Ульяновской, там же жила через пол квартала от нас Розалия Семеновна (бабушка Иофиных) с детьми. Позже мы перебрались на Луговую, а потом на Большевистскую.
Мамы были мобилизованы на торфоразработки (тетя Мира и мама в Сабакаево – татарскую деревушку в семи километрах и мы жили с бабушкой. Когда мы еще жили на Ульяновской, мне очень нравилось спать всем вместе на полу, приехали в Мелекесс Доня с Волькой. Донечка почти сразу устроилась в эвакуированную сюда Ленинградскую «Щедринку» (библиотеку им. Салтыкова -Щедрина). Мама до Сабакаево устроилась бухгалтером в столовую. Уже на Луговую, в 1942 г. с трудом уже под бомбежками к нам добрались Миррочка с Сергеем и Лелькой и бабушкой Браиловской Эсфирь Соломоновной. Зима 41/42 года была особенно тяжелой и голодной.
Бабушке пришлось овладевать искусством готовить в русской печке. Пережили зиму, меняя остатки вещей. Морозы, валенки или бурки. Спасало и то, что привезли мешок муки мама и тетя Мира, надо сказать, что много делали и власти. Один раз в день мы дети получали обед: супец, каша из магары (лошадиная манка) – она горькая. На третье – кисель и кусочек хлеба. Но это уже весной. Выручал аттестат дяди Давида и переводы от него. Кажется, был аттестат и Авы, который был мобилизован в химические войска. Крутиться, чтобы всех накормить, приходилось бабушке. Помню купание в русской печке, или вечер. У русской печки Сережа – старший мужчина в доме, - с ухватом и бабушка. Дело ответственное, не дай бог опрокинуть горшок с варевом.
Вторая зима уже была полегче, во – первых, на фронте после Сталинграда дело начало поворачиваться к победе. Но приходили и приходили похоронки. Не миновала эта чаша и нас. Погиб Меир под Ленинградом. Помню, как плакали бабушка и Родочка. Да и летом 1942 года семьям военнослужащих дали огороды на бывшей свалке. У нас их было два, еще на песке, на Горке, в лесу у Учительского института. Урожай был необыкновенный: картошка, тыквы и капуста огромные, доменивали последние ценности, которых у нас отродясь не бывало: помню, что за мамины часики, она их очень берегла, может быть, подарок отца?, дали нам за них целый воз дров и еще грамм 200 сливочного масла! То-то был праздник!
Бабушка очень боялась за Давида. Но к счастью шли письма – треугольнички и от Давида и от Бини, и от Авы. А потом летом 43 г. – Курская битва, и высадка союзников в Италии. Освобожден Ростов и мама списалась со своей приятельницей Надей Жаровой – зав. Отд. Кадров треста «Ростовстрой», и к весне 1944г. мы получили вызов из треста. Бабушка осталась в Мелекессе с Доней и тетей Миррой. А мы с мамой уехали. Но это уже другая история.
Бабушка вернулась в 1945 г. Квартира наша на Чеховском была уже занята, и мама к приезду бабушки получила нашу квартиру на 2й Степной в Нахичевани. Мама, чтобы свести концы с концами, шли голодные послевоенные годы, работала и вечером, брала работу на дом.
Вечерами нередко мы оставались с бабушкой одни, в доме было холодно, я забирался к бабушке в кровать, прижимался к ней, и было мне тепло с ней и уютно, пока поздно вечером не приезжала мама, и я перелезал к ней. Начиналась новая эпоха в нашей жизни. То, что мы называли: «После войны».
Первые годы были очень тяжелые, сначала бабушка была в разъездах по детям, после получения квартиры мамой она вернулась домой. 1946-47г.г. были голодные, выручали Дудинька, дядя Давид, помню присылку им большого количества сахарина вместо сахара, мама, как всегда, тянула еще и вечернюю работу, и огороды (на Западном, за Ботаническим садом и за Доном). Нам «везло», как всегда: кто – то выкопал нашу картошку. Из событий тех лет – главное, связанное с бабушкой – награждение ее орденом «Материнская слава». Все дети прислали свои документы, и дядя Биня гордо отвез бабушку в гор. или облисполком, где ей вручили орден. Бабушка им очень гордилась, и он давал еще право на проезд раз в год бесплатно по железной дороге. Пользуясь им, бабушка дважды в 46-м и 47 году летом возила меня к Лиичке и Володе в Назрань на консервный завод, где с питанием было полегче.
Конечно, со мной ей было трудно, я все время преподносил ей сюрпризы, о которых расскажу попозже, а так жизнь была там внешне тихая и спокойная, хотя рядом было Базоркино, опустевшее после депортации, ингушское село.
Бабушка почему – то любила меня больше других внуков, может быть потому, что я рос у нее на руках. Зима 1946г., холодно, мы живем в одной комнате с печкой, света часто по вечерам нет. Мама вернется поздно со второй работы, на печке разогревается для нее обед. Пощелкивает уголь в печке. Темно, но тепло. Я забираюсь к бабушке на кровать, и мы дремлем в ожидании возвращения мамы.
Время от времени бабушка уходила на время то к дяде Бине, то к Донечке, но чувствовала она себя дома только у нас. В 1950г. летом родилась Юлька Лихтер, и бабушка на этот год перебралась к Лихтерам, помогая с малышкой Доне и Аве.
Потом она вернулась снова к нам. В эти годы бабушка стала быстро сдавать. Все хуже было с ногами. Постепенно она перестала выходить из дому. По-прежнему много читала, вела постоянную переписку с детьми. Передвигалась, в основном, опираясь на табуретку. Иногда с моей помощью спускалась по лестнице и часами сидела на табуретке, грелась на солнышке, находила собеседников из соседей, подходили наша дворничиха Паня и ее мама. Было ей, как я, увы, только теперь понимаю весьма одиноко. Мама приходила только вечером, измотанная и усталая, ей было не до разговоров. Я, подобно всем подросткам, хамил ей немало, отстаивая свою «взрослость» и независимость. Много раз бабушка плакала из – за моей грубости. Ни поговорить ей было не с кем, ни погулять. Не раз она со слезами мудро предрекала: «Погодите, Вы еще меня вспомните, когда сами станете старыми и беспомощными». Так все и вышло. И не исправишь, только очень стыдно перед бабушкой. А ведь сколько она могла бы мне интересного рассказать. Человек она была мудрый, добрый и ласковый.
Оживала она, когда приезжали дети. Приезжал почти ежегодно дядя Давид, сначала один или с Людмилой, потом после смерти Людмилы с Екатериной Фердинандовной Светловой и ее дочкой Наташей. Это теперь она знатная и общеизвестная дама, жена А.И.Солженицына и редактор его сочинений, а тогда ей было 12 лет, полная милая девочка, но для меня она была еще маленькой, боюсь, что я не уделял ей должного внимания, да я и всегда был не галантен, застенчив до грубости и явно провинциален для москвички Наташи.
Приезжали и Лия с Володей и маленьким «куманьком» - Мишей, моим кузеном, дядя Абрам с Фирочкой. Бабушка оживала. Перед моим отъездом после Университета на Сахалин бабушку, уже почти не встававшую, забрали к себе дядя Биня и Миррочка. Конечно, ей там было беспокойно, но все время были дома люди, у нас она была одна.
А потом был мой отъезд на Сахалин, простились мы с бабушкой, она плакала, говорила, что больше мы с ней не увидимся. Я вряд ли был достаточно внимателен, передо мной была поездка с мамой в Москву и Ленинград, дорога на Сахалин. До последнего дня бабушка сохраняла свежую голову. Говорят, она со слезами читала мои сахалинские письма. Перед отъездом она подарила мне наручные часы – первые в моей жизни, мой талисман, лет 20 прослужили мне – память о бабушке.
А в начале ноября 1956г., не дожив несколько дней до своего дня рождения и 86-летия, она умерла.
Я узнал об этом из письма мамы. Было горько и грустно, но бабушку уже было не вернуть. Похоронили бабушку на старом еврейском кладбище, рядом с дедушкой. Но гробничка по тем временам, когда с деньгами у всех детей бабушки, как всегда было трудновато, была очень скромная, как и у деда: кирпичная, облицованная цементом с мраморной табличкой, весьма лаконичной. После моего возвращения я старался быть у бабушки на ее могилке каждый год. Дважды мы реставрировали гробнички бабушки и деда. Перед нашим отъездом я взял росток клена, который вырос на бабушкиной могиле и пересадил его у могилы мамы. Говорят, что он здорово вырос и живой, в отличие от пионов, которые там росли и которые кто – то выкопал. Мародеры. Спасибо Татьяне, она бывает на кладбище у бабушки и под ее присмотром ее могилу снова отреставрировали.
Вот приедет – расскажет.
Вот и весь мой рассказ о Розе Абрамовне Жак, моей доброй и дорогой мне бабушке.

@темы: Воспоминания

---

Напиши абривиатуру ЕГЭ и тебя прочтут более 200 человек)))

@темы: Блоги

---

Как сегодня писали ЕГЭ по математике

В Ростове
Я сидела на своей кухне и параллельно готовила хрюшку в пиве (не плохо получилось). На телефон приходили mms с заданиями, решала и отправляла автору. Таким макаром было решено 22 примера. Сдающая девушка ДВАЖДЫ звонила по телефону и подробно узнавала о решение, потому как струдом могла написать знак логарифма. По выходу с экзамена рассказала, что в первые 15 минут ушли человек 10, сдав пустые работы (будующие наши студенты чувствую). Еще через полчаса ушло человек 20. В итоге оставшимся 20 разрешили делать все что они хотят, дети перекидывались записками, разговаривали по телефонам и обменивались мнениями

В Сочи
Племяник принес с собой КПК и общался с дедом по электронке

@темы: Рабоче-крестьянское

---

После того как я прочла ЧТО нужно для получения визы в Германию, я туда НЕ хочу

@темы: Мысли вслух

---

Что я помню

Раздел II Жаки – Кулешовы

Посвящается Ю.Вл.Барсуковой

Дедушка мой по материнской линии Константин (Кусиель) Самойлович (Шмулевич) Жак (1864 – 1932г.г.), дедушка Жак - был очень интересным и неординарным человеком. Я его не застал. Он умер за год до моего рождения, осенью 1932 года от воспаления легких. Бабушка часто его вспоминала, особенно, когда ее чем – нибудь огорчал я, что к моему стыду бывало частенько, или мама от усталости и безысходности. Мы всегда виноваты перед теми, кто нас любит, далеко не всегда к ним внимательны и бережливы. Бабушка горько вздыхала и говорила: «Когда дедушка умирал, он все мне наказывал: «Плохо тебе будет здесь без меня. Ты тут не задерживайся». Они похоронены рядом друг с другом на Еврейском кладбище с разницей в 24 года.
Итак, мой дед знаком мне только по фотографиям и по рассказам. Его звали Жак Кусиель (Константин) Самойлович (Шмулевич). Он был старше бабушки, родился в 1864 году (на могиле надпись: ум. – 68 лет). Судя по домашним легендам, Жаки пришли в Россию с Наполеоном, кто – то из предков деда – его дед? – был маркитантом. Осели после разгрома Наполеона в Белоруссии, под Оршей. Возможно, отсюда и фамилия Жак. (Не исключено, что в основе была Зак («мешок» на идиш). Но легенда была интересной.
Якобы предки наши по Жаковской линии были из Испании. Они были сефардами, насильственно крещены под угрозой смерти, затем не то в XV не то в XVI веке изгнаны из Испании - они были маранами. После изгнания, см. Л.Полякова «История антисемитизма. Эпоха веры» то ли через Португалию, то ли через Францию попали в Россию, уже во Франции мараны вернулись к иудаизму. После Великой Французской революции XVII века были уравнены в правах. Во всяком случае, мама всегда говорила, что вспыльчивый, взрывной характер деда, доставшийся через поколение всем моим двоюродным братьям и мне – его внукам корнями своими уходит в наше испанское прошлое: «Испанский темперамент», - всегда иронизировала мама, говоря об отце.
Как и где прошло детство деда я толком не знаю. Знаю, что он был очень способным человеком, но учиться ему почти не пришлось. Хотя тянулся он к знаниям всю жизнь. И детям всем, их было 10 человек, он дал образование, все кончили гимназию и средние школы, почти все закончили вузы. Трое стали кандидатами наук. В доме всегда была у деда прекрасная библиотека, выписывались все либеральные и «толстые» журналы и собрания сочинений писателей зарубежных и российских, как приложения к ним. По тем временам он был человеком достаточно образованным. По-видимому, в детстве прошел еврейскую религиозную школу. Владел идиш и отчасти ивритом. Строго соблюдал иудаистские традиции, в семье отмечались все праздники и блюлась суббота. Пользовался уважением в общине и занимал какие – то выборные должности при синагоге. Отлично владел: говорил, читал и писал по - русски. Самостоятельно прошел все ступеньки обучения торговому делу, был учеником, кассиром, приказчиком, но следующая, известная мне, глава его жизни была связана с женитьбой его на бабушке в 1896 или 97-м году, переезд в Петровск – Порт (Махачкала) и появление у него собственного дела: магазина тканей. По-видимому, дело шло успешно. Кроме магазина был каменный дом, на одной из главных улиц города. Для более быстрого развития завоеванного недавно Кавказа и укрепления своих экономических позиций правительство пошло на то, что разрешало еврейскому купечеству проживание вне черты оседлости на Кавказе. Торговые связи деда были и за пределами Кавказа. Товар получали из Берлина, Варшавы, Лодзи.
Дед пользовался большим уважением в городе и в своей фирме. Для своего времени он явно был коммерсантом передовых взглядов. Все служащие магазина были в «доле» и кроме зарплаты получали свою часть прибыли. Это был своеобразный кооператив, где дед был председателем и официальным владельцем.
В то же время дед обладал тяжелым и взрывчатым характером, мог наорать на детей, бил их нередко, наказывал. Правда, был отходчив. «Нраву моему не препятствуй» Единственный человеком с кем он считался и кого любил и уважал, была бабушка. У нее была прекрасная нервная система, она была очень спокойным и уравновешенным человеком и при самых яростных вспышках всегда могла успокоить деда, но уже без детей, наедине.
Характер у деда был деспотический, видимо, в детстве ему пришлось трудно и это сказалось на его характере. Хотя в магазине и в жизни еврейской общины он пользовался большим уважением и авторитетом. После революции налаженной жизни в Порт – Петровске пришел конец. Гражданская война подкатывала к П.-Петровску. Угроза погрома нарастала. Советская власть уходила с Северного Кавказа. Дед оставил магазин своим служащим, надеясь, что это спасет его от конфискации и с детьми ему удалось незадолго до подхода белогвардейских банд имама Гоцинского уехать через Астрахань пароходом в Царицын, откуда они уже поездом добирались в Ростов, где когда - то начинал свою деятельность дед и где жили родственники бабушки, (сестры бабушки – Юлия Абрамовна Кулешова и Елена Абрамовна Соколик и другие родственники). Дедушка стал работать на лесном складе, в степи за кольцевой железной дорогой, там, где теперь расположен РИИСХМ. В то время окраина города. Город был вскоре захвачен деникинцами. Власти менялись, угроза жизни еврейским семьям оставалась. Мама вспоминала, как к ним, жившим тогда при складе, забрел пьяный белый офицер. Стал размахивать шашкой, на него бросился любимец семьи маленький пес Бой (той – терьер), и офицер зарубил его. Этим офицер удовлетворился и ушел.
Кажется, после этого перебрались на другую квартиру в центр города на Старопочтовую (Станиславского) между Большим (Ворошиловским) и Газетным (тогда Казанским).
После восстановления советской власти дед попал в списки «лишенцев», что означало не только лишение избирательных прав (нетрудовой элемент). Это лишало детей возможности поступления в Вузы. Дед очень переживал это. Правда, с большими сложностями, но все дети получили полное или, по разным причинам, неполное высшее образование. И главное, все дети стали хорошими и
честными людьми. Пока на могиле деда бывают Сергей и Таня Шишкарева, часто бывал на могилах дедушки и бабушки и я, пока мы не уехали в Германию. В последний наш приезд мы были там с Люсей. Под Таниным присмотром памятники над могилами отреставрировали. Увижу ли я их ещё – весьма проблематично.
Где – то в году 1910-м после рождения Лии – дед признавал только библейские имена (мама фыркала: «Не семья, а весь Ветхий Завет»)- дед сделал бабушке подарок. Это был золотой браслет, состоящий из медальонов с фотографиями всех детей. Бабушка его очень хранила и берегла даже во время войны. После ее смерти он перешел к старшей дочери бабушки – тете Мире, затем к старшей внучке дочери тети Миры Ноне, а после ее смерти остался у старшей дочери Ноны – Ирочки.
Этот браслет память о большой и дружной еврейской семье в России в XXв.. А в живых из тех, чьи фото на браслете, уже никого из них не осталось.

@темы: Воспоминания

---

ЕГЭ меня все же настигло. Твою мать!!!
Надо внести 4 июня в черный список дней и линять из города без мобильника в пещеры или пустыни

@темы: Нытье

---

Метаморфозы

Б. Садовая в районе парка Горького. Идет девушка лет 30, подтянутая, на каблуках, в брючном костюме с большой дамской сумкой на правом плече. Навстречу ей идут двое студиков-раздолбаев. Один из них смачно плюет девушки под ноги. В туже секунду ее левая рука летит в парня и он оказывается мордой в плевке. Второй от увиденого ошалело убежал в вечность, а девушка практически переступив, пошла спокойной ровной походкой дальше. Народ застыл в изумление, а парень долго не мог понять как он оказался на асфальте

***
Маршрутка. На заднем сидение сидит парень с девушкой, он ее нежно приобнемает за плечо и журчит ей на ушко:
- Ты мечтаешь о яхте?... А надо мечтать! У нас будет большая белая яхта, мы будем ходить по морям. Нам не надо будет заботится о деньгах. Мы посмотрим мир, пройдем под парусом...
На этих словах у него звонит мобильник:
- Да! Это я! Да мне плевать на то, что у тебя нет денег! Да вставь свои проблемы в жопу! У меня не дом пристарелых, а автоломбард!!!

@темы: Город

---

Что я помню. Тети и дяди

Дядя Вася и тетя Нэля

Рок нависал над Барсуковским родом. Не менее это заметно на судьбе младшего брата отца – дяди Васи – Василия Петровича Барсукова и его жены тети Нэли. Вот что я помню, в основном по рассказам дедушки и мамы. Даты его рождения я не знаю. Он был на несколько лет младше отца. Думаю, что он был примерно 1915 года рождения. О детских его годах я знаю только, что рос он способным мальчиком. Рано начал увлекаться шахматами, прекрасно плавал, очень любил отца (Павла). В истории семьи еще школьником на каком – то открытом турнире не то выиграл, не то свел вничью партию с Ботвинником, тогда уже чемпионом страны. Поступил в инженерно – строительный институт. Почему – то мне помнится Свердловский. Любил веселую компанию, был не дурак выпить. Мама что – то рассказывала, что отцу дважды пришлось съездить к Васе, уговаривая его взяться за ум. Дедушка и мама говорили, что если бы не отец, Вася не закончил бы институт. Хотя учился он легко и, видимо, стал хорошим инженером. После института их призвали в армию для аттестации командирами запаса РККА. Тут его и застали события 1937 – 1938 г.г. Он страшно переживал трагедию Павла и снова начал пить. Видимо, после армии Вася съездил в Грозный. Здесь он, видимо, и женился на девушке из Грозного, землячке Нэли. Дальше до 1940 года я о нем ничего не помню, но в 1940 г. После присоединения Прибалтики, Вася был призван в кадры армии и направлен в Латвию, на строительство укрепрайона. Тут его и застала война. О приезде к ним с Нэлей в Латвию бабушки Елены Ивановны после рождения у них дочки Виолы и гибели бабушки я уже писал. С раненой Виолкой на руках Нэля добралась в Ростов, где Виолка и умерла. Была ли Нэля в Ростове при оккупации или добралась к своим родным в Грозный – я не знаю. Дядя Вася с первых дней войны был в саперных войсках на фронте. Хлебнул горячего вдосталь, но подробностей я не знаю, лишь один эпизод 1943г. Дядя Вася был в числе первых, кто вплавь переплыл Днепр при его форсировании в ноябре 1943г. И был представлен к званию Героя Советского Союза. Но, прибыв по вызову в отдел кадров, имел там беседу с кадровиками, которые очень любили, для страховки – копаться в биографиях представленных на награждения, особенно на самое высокое звание Героя Советского Союза. Знаю я это и по истории группы морских разведчиков Северного флота, группе Владимира Николаевича Лянде. После возвращения их из многомесячного рейда в тылу у немцев, где по их наводке авиацией и подлодками было уничтожено 30 судов с подкреплениями и боеприпасами для немецких группировок. Когда их сняли из немецкого тыла в Норвегии и доставили в Североморск, то трех разведчиков (Володю Лянде, Михаила Костина и Анатолия Игнатова) на пирсе с оркестром встречали командующий флотом адмирал Арсений Головко и член Военсовета СФ генерал Николаев. В их представлении четко указывалось, что все трое «достойны звания Героев Советского Союза». Но одно дело командующий, другое тыловые кадровики. Они начали «копать» Сомнения вызывал Ляндэ: не немец ли?- Вл.Ник. был из семьи давным давно обрусевших немцев, и уже совсем не подходил, по их мнению, Толя Игнатьев, так как выяснили они, что был он из семьи раскулаченных. Тогда, узнав об этом, они втроем, будучи в Мурманске, в госпитале по возвращению, отправились, подвыпив, побеседовать с этим кадровиком, который вел их дело. Кадровик пострадал. Ребят вместо звания Героев Советского Союза ждал трибунал. Спасли Головко и Николаев. Их отправили снова в разведотряд штаба флота, которым командовал Герой Советского Союза Виктор Леонов, в котором они служили до своего ухода в рейд. Дело замяли и вместо золотых звезд Героев и ордена Ленина им дали ордена боевого Красного Знамени. Их имел право давать командующий флотом, не спрашивая Москву. Примерно то же произошло с дядей Васей. Думаю, что при оформлении документов выяснилось, что брат Васи – «враг народа» и, как мы тогда думали, находится в лагерях. На представлении был поставлен крест, как и на присвоении очередного звания. Подвыпив, дядя Вася пошел побеседовать с кадровиком. Дело кончилось мордобоем. Только то, что в полку дядя Вася был уважаем, как командир и сапер, спасло его от разжалования и штрафбата. Он считал, что еще хорошо отделался. Кажется, вместо героя ему тоже дали какой – то орден. Было их у дяди Васи много.
Вскоре, в начале 1944 года, дядя Вася приехал в отпуск в Ростов. Я тогда был в детской туббольнице на 14 линии, в бывшем особняке Сармакешевых. Пришла мама, показала мне фотографию. Человек с очень знаком мне лицом с фронтовыми погонами капитана и четырьмя рядами колодок орденов и медалей. Вася был очень похож на отца. Правда, отец был кряжистым и среднего роста, он пошел в дедушку, а дядя Вася был в бабушку, рослый и худощавый.
Но фотография была маленькой, для документов, наверное, и я спросил у мамы взволнованно: «Кто это?» Неужели нашелся отец? Но мама грустно ответила: «Нет, это дядя Вася приехал в отпуск». Скоро он уехал снова на фронт и воевал до конца войны. Где – не знаю, но все время на передовой. Где и когда затерялась эта фотография – не знаю, ни среди наших, ни среди дедушкиных , которые мы получили после смерти деда, их (дяди Васиных) снимков не оказалось. В конце 1944 года у тети Нэли родился их сынишка. Назвали его в честь деда Петей. Тетя Нэля была с ним в Ростове до конца войны. Вернувшись после демобилизации, дядя Вася, как я узнал позже, стал пить по – черному хотя и устроился инженером в тресте «Ростовстрой», где работала мама. Но он продолжал пить, участились скандалы с тетей Нэлей и на работе. Кончилось дело тем, что, наверное, в 1946г. тетя Нэля с Петей уехали в Грозный. Дядя Вася обещал дедушке бросить пить, завербовался инженером на лесоразработки в Кировскую область и уехал туда. Но, видимо, бросить пить он уже не мог.
И где – то в 1947 г. Дедушка получил телеграмму о смерти (убийстве) дяди Васи. Дедушка ездил на похороны. Вот что он рассказал, вернувшись.
Дядя Вася получил месячную получку, с кем – то выпил, но до дома, где он жил, не дошел. Нашли его на другой день в реке Вятка.
Утонуть сам дядя Вася не мог, он прекрасно плавал, да и на голове был след удара. Денег при нем тоже не оказалось. Так погиб мой дядя Вася. Дедушка потерял второго сына, тетя Нэля стала вдовой, а Петя стал сиротой. Пройти всю войну от звонка до звонка и так нелепо погибнуть.
Тетя Нэля вскоре уехала в Грозный и через некоторое время вышла замуж. От нее было одно письмо маме, в котором она писала, что новый муж усыновил Петю, а значит, у него сменилась фамилия, что муж очень ревнует тетю Нэлю к прошлому, поэтому она просила ей не писать.
И связь оборвалась. Теперь Пете, если он жив, около 60 лет, есть ли у него дети и какую фамилию они носят – я не знаю. Пережили ли они с тетей Нэлей грозненские события, живы ли, ей ведь теперь за 80 лет – не знаю. Все ниточки оборвались. И остался я последним мужчиной семьи Барсуковых.
После меня Барсуковых нашего рода уже не остается. Впрочем, как знать. Может быть, Петя вырос, взял фамилию отца, выжил в 90-е годы и у него есть дети и внуки Барсуковы.

Тетя Лида и Галочка

В годы гражданской войны в семье Барсуковых появилась девочка. Бабушка очень хотела дочку, а было у нее только два сына Павел и Вася. Удочерили девочку, так в семье появилась Лида.
О ней я знаю мало, хотя и помню ее хорошо. Она рано вышла замуж за летчика, учиться дальше, кажется, не стала.
Приходила с мужем к нам на Чеховский, я был в восторге, было мне 6 – 7 лет тогда. У летчиков военных была красивая и пользующаяся большим уважением в стране форма. Так он мне и запомнился: молодой, красивый, в синей форме с голубыми петлицами и красными «кубарями» и крылышками в петлицах.
Погиб он еще в начале войны. Наверное, в 1936г. у них родилась дочка Галочка. Хорошая и хорошенькая девочка. В 1944г., когда мы вернулись в Ростов, они снимали с тетей Лидой комнату в доме наискосок от дедушки на Дачном.
Лида, закончила какие – то курсы, работала и Галю часто оставляли у дедушки и Надежды Тимофеевны. Там мы с ней в 1944 – 46г.г. часто бывали, жили дружно. Лазали на крышу и по деревьям сада, ходили пасти коз Надежды Тимофеевны на аэродром, теперь это испытательный аэродром вертолетного завода, а тогда просто большое поле с травой по пояс. Потом, вернувшись, с удовольствием пили вкуснейшее козье молоко.
После войны тетя Лида снова вышла замуж, в 1946г. Он вернулся из армии. Бравый такой старшина. Скоро они переехали в Донбасс, и мы о них ничего не знали. Были очень редкие письма дедушке и маме. Как – то она заехала в Ростов и приходила к нам. Галя закончила Горный техникум и уехала на Сахалин в 1958 или 59 году. Я собирался заехать к ней в Красногорск, кажется так. Наша тамаринская волейбольная команда ездила туда на игру. Я нашел по адресу дом, где она жила, но она была в отпуске, на материке, и так мы с ней и не повидались. Где она сейчас, жива ли тетя Лида – я не знаю. Связи оборвались со смертью мамы, я даже не знаю ни фамилии тети Лиды, ни фамилии Гали. Иногда я смотрю старые ее фотографии – (Галины) и с грустью думаю, что где – то живет и, надеюсь, здравствует моя двоюродная сестричка Галочка.
Вот и все мои записки о роде Барсуковых. Может быть, когда – нибудь Даша сумеет прочесть мои каракули, если совсем не забудет русский язык, и помянет Барсуковых и деда.

Август 2003г.
Лофельден.

@темы: Воспоминания

---

Что я помню. Мой отец – Павел Петрович Барсуков

Он родился летом 1910 года. Местом рождения указана почему – то Северная Осетия. День рождения отца был около или в день Петра и Павла, поэтому в семье отмечали именины и дедушки и отца в День Петра и Павла – по православному календарю 12 июля.
Детство и юность отца прошли в Грозном. То, что я знаю о нем, это рассказы мамы, родственников, уцелевших друзей отца и дедушки. Судьба отца трагична и характерна для его поколения, для миллионов советских людей, не переживших расправ 1937 года. Отцу не было и 28 лет, когда он был убит. Я почти в три раза старше своего отца. Конечно, судьба нашей семьи сложилась бы иначе и для мамы и для меня, если бы он остался жив. Правда, за 37 годом последовали годы ВОВ, когда люди, похожие на моего отца спешили умереть в боях первыми, но он не дожил до этих дней.
Мои собственные воспоминания об отце – лишь один эпизод весны (май) 1937 года. В Ростове он был проездом из Хабаровска и должен был ехать отдыхать в Кисловодск, у него была путевка, а нас с мамой, Доней и Авой и тетушкой отца Марьей Андреевной он отправил в Хорош под Харьков (см. воспоминания Донечки о Павле), он получил пригласительный билет на трибуну парада и демонстрации в честь 1 Мая. Взял он с собой меня и нашу Галку, если я ничего не напутал. Театральная площадь – граница, еще не была реконструирована, и парад проходил перед временными трибунами перед памятником В.И.Ленину у входа в парк Горького, на Энгельса. Запомнилось кожаное пальто отца, сохранилось фото 1937 года, где мы с отцом, и он в этом пальто. Отец отправил нас в Хорош, уехал в Кисловодск, откуда его срочно вызвали, еще до конца отпуска, в Хабаровск, откуда он уже не вернулся.
Что же я знаю о нем по рассказам дедушки о его детстве. Мальчиком он рос красивым и умным ребенком и общим любимцем. Дружил с мальчиками и девочками, соседями и одноклассниками. Особенно много было у него подружек среди девочек. «Бывало только и слышно, - говорил дедушка, - Павлуша дома? Позовите Павлика».
К 14 годам он становится лидером в классе. Комсомолец, член комитета РКСМ в школе. Не знаю, был ли он до этого пионером, но в комсомоле он быстро выдвигается среди товарищей.
После гражданской войны, подростком в 11 – 12 лет они часто ездили с дедушкой на менку продуктов. У отца была повреждена ноздря, и он сфантазировал позже, что он потерялся при переездах и одно время беспризорничал, возможно считая, что это - уже в юношеские годы придает ему романтический ореол. Дедушка отрицал это, говорил, что отец повредил нос во время их переездов.
Отец был способным учеником, учился отлично, у него были явные ораторские способности, умел зажигать слушателей. О следующем эпизоде мне рассказал его школьный друг, будущий писатель и драматург Мотя (Матвей) Грин (Гринблат Матвей Яковлевич). Связала меня с ним Донечка, моя тетя, младшая сестра моей мамы Дора Константиновна Жак, в семье ее звали Доня. В середине 90-х годов во время моего очередного приезда в Москву я побывал у М.Я.Грина дома. Судьба к нему была более благосклонна. Хотя все на свете относительно. Он уцелел, хотя имел две отсидки, в 1937 году и в 1948 году. Уже в Германии я узнал о его смерти. Здесь же увидел в книге И.Прута его фотографию (М.Як.) вместе с Прутом, Утесовым и Райкиным. Матвей Яковлевич много рассказывал мне об отце. По свежей памяти мне бы записать подробности, но я этого не сделал. Он говорил мне, что считает отца своим первым и главным другом, рассказал и об одном эпизоде, которым они очень гордились (до поры до времени) с отцом. Было это, скорее всего, в 1925 году. В комитете комсомола узнали, что в Грозном проездом будет вождь партии и герой гражданской войны Л.Д.Троцкий. Отец и Мотя поехали его встречать, с тем, чтобы пригласить его выступить в школе перед комсомольцами. Отец был, по воспоминаниям М.Я. в кожаной «революционной» куртке. Они – таки пробились в вагон Троцкого и минут пять уговаривали его выступить в школе. Конечно, он отказался заехать в школу. О приезде Тоцкого, в то время еще популярнейшего вождя партии узнали в городе, на перроне возник митинг, Троцкий в школу не поехал, но вот, стоя на ступеньках вагона, с речью перед собравшимися выступил. Говорил с блеском под аплодисменты, и отец и Мотя слушали его с восторгом, а потом, в школе выступили с рассказом о своей неудавшейся миссии и о выступлении Троцкого на вокзале.
После окончания школы, кажется, по рассказам мамы, по комсомольской путевке отец приехал в Ростов и поступил в пединститут. Видимо, это был 1927 или 1928 год, который он и закончил.
Его направили директором в школу. Номер я не помню, но что школа находилась в доме на углу Семашко и Ст.Почтовой в историческом здании (первое каменное строение в Ростове, первоначально Дума). Но директорствовал отец там, кажется, не долго. Он быстро продвигается по комсомольской линии, вступает в партию. Не раз с успехом выступает на молодежных митингах. Рассказывают, что на одном из таких митингов он закончил свое выступление словами – призывом Ленина: «Учиться, учиться и, еще раз, учиться!» Следующий выступающий подхватил: «Как сказал т.Барсуков: «Учиться, учиться и учиться».
Именно здесь, где – то в 1929 году отец познакомился с моей мамой Рахилью Константиновной Жак. Будучи человеком веселым и коммуникабельным, он быстро завладел тогда сердцем мамы. Но мамин отец, мой дед – Константин Самойлович (Кусиель Шмулиевич Жак) был решительно против их женитьбы. Он уверял маму: «Все равно ты будешь для него жидовкой» - бушевал он. Но отец очень быстро сумел завоевать уважение деда и всех Жаков. Вскоре они уже сердечно беседовали с дедом и в праздники даже выпивали с ним по рюмочке.
В январе 1930 года поженились дядя Биня (Вениамин Константинович Жак) и Миррочка (Мария Семеновна Браиловская). По словам мамы, поздравляя новобрачных, отец вручил подарок и цветы молодым и открыточку с поздравлениями, подписанную одним словом: «Следующие».
Через месяц они поженились.
Отец получил комнату в доме на Шаумяна, между Ворошиловским и Газетным, позднее после отъезда родителей на Дальний Восток там жили следующие молодожены жаковского семейства тетя Лия и Володя Кумани. Но когда мои родители поженились, в комнате ничего, кроме пачки газет и лампочки на потолке, не было. Но тогда это считалось абсолютно нормальным делом. Вскоре у них родилась девочка, но еще в роддоме из – за безалаберности персонала девочка погибла.
В марте 1932 года в судьбе отца произошло важное событие. В это время начинается энергичное освоение Д.Востока. Комсомол взял шефство над Дальневосточным строительством. Инициатором этого, ставшего Всесоюзным движения был генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ Саша Косарев (Александр Васильевич Косарев). Перед этим Косарев приезжал в Ростов, выступал перед активом. Он пользовался огромным авторитетом в стране, держался просто, носил простую солдатскую шинель и, конечно, также не пережил 1937 год.
Косарев проводит мобилизацию 500 руководящих работников для работы на Д.Востоке. В их числе был и мой отец. Вскоре он с мамой уезжают на Д.Восток. Отец, по словам мамы, очень любил путешествовать. «Все, что мне нужно в жизни, - говорил он, - это третья полка в жестком вагоне». Любил песни и пение. Из любимых: «Сурок» и старая шахтерская «…А молодого коногона несли с разбитой головой». Попытки мамы приобщить отца к серьезной музыке, - она повела его в оперу в Москве, - закончились конфузом: отец засыпал и начинал похрапывать, к негодованию публики. Пришлось уйти.
Наверное, и любовь к путешествиям, и «любовь» к серьезной музыке я унаследовал от отца, как и непонимание, к сожалению, серьезной музыки. Я всегда уставал, слушая серьезную музыку, тянуло в дремоту.
Сначала он работал секретарем Могочинского райкома ВЛКСМ. Мама говорила, что ей было страшновато оставаться одной, когда отец уходил в тайгу, вокруг бродили еще белоказачьи банды, горели подожженные леса. Затем отца перебросили в Благовещенск, где он работает секретарем Амурского обкома ВЛКСМ. Осенью 1933 года мама уезжает в Ростов, где я и родился и уже в 1934 году снова возвращается в Благовещенск, но уже со мной. Вскоре сюда приезжает бабушка Елена Ивановна, есть ее благовещенский снимок 1935 года вместе со мной.
Затем отца переводят в Хабаровск, где его назначают Директором Дворца пионеров и одновременно он работает в аппарате крайкома ВЛКСМ.
По-видимому, он занимался вопросами, связанными с ОСОАВИАХИМОМ. Т.к. в качестве комиссара похода участвовал в шлюпочном комсомольском походе Хабаровск – Комсомольск-на-Амуре. Сохранились фотографии отца на снимках во время этого похода (лето 1934 года). В октябре (1934г.) отец был на совещании в Кремле, где был награжден серебряными именными часами
«Тов. Барсукову П.П.
от
Центрального Совета Осоавиахима СССР
5 октября 1934г.»
Это единственное, что мне осталось на память об отце. После этого совещания отец становится членом крайкома ВЛКСМ. Мама рассказывала, что именно тогда отец ей сказал: «Вот теперь я могу с уверенностью сказать, что теперь ты и Волька будете материально обеспечены». Увы, это был уже 1935 год. Пора начиналась страшная.
Первым секретарем крайкома партии был старый коммунист и герой гражданской войны Картвилашвили (Лаврентий), за правильность написания его грузинской фамилии я не ручаюсь, а посмотреть негде, т.к. энциклопедический справочник по гражданской войне остался в Ростове. Человек был замечательным, пользовался огромным уважением и 1937 г. не пережил.
Помню рассказ мамы, что однажды он пришел без предупреждения в Дом пионеров Хабаровска, дело было новое, пионерское движение становилось массовым. Роль Дворцов пионеров быстро росла, как методических и организационных центов движения. Случилось так, что вахтерша не узнала Лаврентия, да и был он без свиты и охраны, и не пропустила его, вызвав по телефону отца. Тот спустился и стал, зная Лаврентия, извиняться, но тот ответил, что вахтер поступил правильно, не пропустив незнакомого ей человека.
В 1937 году Лаврентий был арестован и расстрелян. Та же судьба ожидала и первого секретаря крайкома ВЛКСМ, по – моему, его фамилия была Листовский. Уже в 1936 году началась волна арестов. С одной стороны непрерывные победные фанфары, с другой вал арестов и «судебных» процессов. Поощрялись доносы. По примеру Москвы обычным явлением становились банкеты с обширными возлияниями, что очень тревожило маму. Отец, видимо понимая, что идет вал арестов, отправил нас с мамой в Ростов под предлогом моей болезни – туберкулезная интоксикация, о которой я расскажу позже. Во всяком случае, мы благополучно, видимо в конце 1936 года добрались в Ростов и поселились с мамой на Чеховском 15/17, квартира 12. От этого времени осталось одно письмо отца. Мама рассказывала, что положение становилось все тревожнее, шли аресты руководства крайкома ВКБ(б) и крайкома ВЛКСМ. На опустевшие места избирались новые товарищи. Мама говорила, что шли письма и телеграммы: избран членом крайкома ВЛКСМ, членом бюро крайкома ВЛКСМ, членом крайкома партии.
На одной из фотографий 1936 г. (еще до нашего отъезда) я сфотографирован с девочкой, дочерью тогдашнего секретаря Сахалинского обкома ВЛКСМ, мама называла его фамилию, да я не запомнил. Отец дружил с ним. Однажды его вызвали в крайком. Вечером, вернувшись с работы, отец сказал маме: «Черт, как не хорошо вышло», швырнув в угол пару новых валенок. Оказывается, он как – то попросил этого его товарища привезти ему хорошие валенки. Тот привез их, зашел в кабинет секретаря, где был и отец и, поздоровавшись, сказал» «Вот тебе валенки, Павлушка». В кабинете его уже ждали товарищи в форме НКВД. Его арестовали здесь же и больше ни семья, ни товарищи его не видели. Люди просто исчезали. Его судьба мне неизвестна.
Отправив нас в Ростов, отец спас нас с мамой, ее от лагерей, как члена семьи изменника родины, или врагов народа, меня от детдома, куда попадали дети арестованных, поэтому во всех документах этих годов я проходи как «ребенок Жак Воля», по маминой фамилии, она ее не меняла, тогда это было не принято, либо как Жак – Барсуков. Органы были так «измучены» и заняты великой чисткой, что до нас с мамой, в связи с нашим отъездом с Д.Востока очередь не дошла. Отец, приехав в апреле 1937 г. в отпуск (он ехал по путевке в Кисловодск через Ростов, см.воспоминания Донечки), отправив нас в Хорош под Харьковом с Доней и Авой, он уехал в санаторий. По-видимому, понимая, что только вопрос времени с его снятием, он, видимо, договаривался о переводе его на работу в Ростов, но еще до конца его отпуска, его срочно вызвали в Москву и оттуда предложили, срочно потребовали вернуться в Хабаровск.
Вскоре после его возвращения, уже был взят почти весь состав крайкома. По тогдашней схеме, отец был снят с работы и исключен из партии. Узнав об этом, мой мудрый дядюшка Давид (см. воспоминания Дони), понимающий, чем это все грозит отцу, предложил маме деньги, с тем, чтобы отец немедленно уезжал из Хабаровска, не дожидаясь ареста. На это отец ответил маме, так, как отвечал и своим тысячи партийцев, идя на заклание: «Я ни в чем не виноват перед партией, опозоренный я к тебе не вернусь, я докажу, что это ошибка». Из казенной квартиры он перебрался в общежитие «Водоканализация», где он работал около двух месяцев начальником снабжения (еще 16.9.1937 г.) строительного управления. 30 сентября 1937 г. он был арестован УМВД края по обвинению «в проведении враждебной советской власти работе». Все это время после снятия его с работы он долгие часы просиживал в партархиве, стараясь доказать несправедливость и необоснованность его исключения из партии. Основным (кроме доноса) обвинением было «сотрудничество с «врагами народа» уже к этому времени расстрелянными Лаврентием и первым секретарем крайкома ВЛКСМ Листовским. Следствие явно затягивалось. Но в первой декаде апреля 1938 г. по требованию Москвы были проведены массовые расстрелы арестованных. Смертные приговоры штамповались по одному образцу и немедленно приводились в исполнение. Приговор был вынесен, видимо, по списку, 8 апреля 1938 г. И в тот же день приведен в исполнение. В эти дни в Хабаровске и городах края были расстреляны десятки тысяч партийных и советских работников, рядовых партийцев, комсомольцев и беспартийных.
Хоронили в массовых могилах, а где – конкретно не известно. Много их было в эти дни. Негодяи не считали нужным изобретать велосипед и всем казненным – в ответ на запросы родственников давали трафаретный ответ: «приговор – 10 лет без права переписки». Бабушка Елена Ивановна, охраняя маму и меня, писала, запрашивала, была даже в приемной у Председателя Президиума Верховного Совета СССР в Москве у М.И.Калинина, куда обращались тогда тысячи людей.
И мама, и дедушка Петр Андреевич все – таки верили, что отец находится где – то в дальних лагерях и жив. После войны ожидалась амнистия, и мама от имени Петра Андреевича снова писала во все адреса, вплоть до Сталина. И получили ответ: Свидетельство о смерти от 15 августа 1956 года (уже после XX съезда). Они продолжали врать.
«Барсуков Павел Петрович умер 7 июля 1939 г. Причина смерти – острое воспаление легких»
Мы тогда еще не знали, что это был стандартный ответ, впрочем, был еще один вариант «от острой сердечной недостаточности».
Так в 27 лет погиб мой отец. Никто из палачей, виновников этих бессудных казней не был осужден. У многих нынешних историков – 1937 г. – годы большого террора объявляются чуть ли не исторической необходимостью.
После войны в году 1947 или 1948 в Ростове побывал один из друзей отца. У него была распространенная еврейская фамилия, но я ее не запомнил. Мама его хорошо знала, а теперь уже никто не поможет восстановить ее. Он был у нас один вечер. Много рассказывал об отце. Говорил, что отец погиб, ибо иначе он нашел бы способ сообщить нам где он и что с ним. Сам он уже отсидел срок, но шла вторая волна посадок, тем более, что он был еврей, что являлось отягчающей вину обстоятельством. Я проводил его на троллейбус. Напоследок он мне сказал: «Что бы тебе ни говорили, и кто бы ни говорил, знай, что твой отец был прекрасным человеком и честным коммунистом». Спасибо ему. Больше мы не встречались.
Среди тех, кто вместе с отцом уехал из Ростова по комсомольской мобилизации на Д.Восток в 1932 году был и секретарь комсомольской организации Ростовской обувной фабрики имени Микояна, тогда одного из крупнейших предприятий Ростова, Исаак Минкин. Вскоре он быстро выдвинулся и стал секретарем комсомольской организации строящегося Комсомольска на Амуре. Он становится известным работником не только в крае, но и в стране. Тогда много писали о Комсомольске.
В 1937 г. он был арестован, но уцелел и в 1939 . был освобожден. Что с ним было потом, я не знаю. Вспомнили о нем уже в 60-х годах. В университете в 52-57 г.г. на химфаке учился человек по фамилии Минкин Вл. Исаакович. Теперь он доктор наук и профессор. Мама предположила, что он сын друга отца Исаака Минкина. Оказалось, что его отец жив, уцелел. (Правда, в числе известных Минкиных в книге Гонтмахера «Евреи на Донской земле» дети Исаак внесены, два брата, а его самого – нет).
Работая в школе, я пригласил Исаака Минкина, не помню его отчества, к сожалению, на встречу с детьми, комсомольцами 60-х годов. Он был очень тронут тем, что о нем кто – то вспомнил. Потом, правда, в 70-х были газетные публикации.
Он много и интересно рассказывал ребятам о 20 – 30-х годах, о своей комсомольской молодости. После встречи я подошел к нему, представился и спросил его, не помнит ли он Павла Барсукова. После чего он больше часа взволнованно рассказывал мне об отце и расспрашивал о его судьбе. Он знал, что отец был арестован, но о его судьбе ничего не знал.
Он сказал, что уже в конце 50-х годов он читал дело отца, его показания. Он очень хорошо говорил и вспоминал отца, даже прослезился. Мне он сказал: «он никого не посадил, ни на кого не дал показаний». Может быть, упорство это и попомнили отцу следователи при подготовке «Дела».
Вот и все, что я знаю, помню и берегу в памяти о моем отце, по отзывам всех, кто его знал и мамы, замечательного человека «века – волкодава». Он был настоящим коммунистом и человеком. Добрая ему память.

На примере предыдущих поколений,
Всматриваясь в десятилетия назад,
Снова видишь, как благими заверениями
И вождей благими намерениями,
Трупами честных людей усеяна
И на этот раз дорога в ад.

Вглядываясь в выцветшие снимки,
Я смотрю и злость меня берет.
Сколько горя, бедствий и лишений
Перенес опять в двадцатом веке!-
И на этот раз обманутый народ.

@темы: Воспоминания